– Так не только с евреями. Так и с хохлами, и с русскими. Да и с китайцами тоже.

– А я никого не люблю, кто заслоняет мне перспективы, – отрезал Иван Михайлович.

«Да, тебе бы проспектом быть», – подумал Боб.

– А я евреев уважаю, – ввернул он, – они мне всегда работу давали.

– Вот-вот.

А потом, как и планировал Иван Михайлович, купили в Италии заводик, развернули его на Воложилинской земле, получили всяческие разрешения у местных властей, прокачали и забутылировали богатство подземных кладовых, организовали и с успехом провели рекламную кампанию «живой» воды, поставили рядом с заводиком часовенку, освятили водичку, наладили сбыт и получили ощутимый доход. Нелепо, как предприниматель, проявил недюжинные способности: почти рассчитался с кредитом, не без гордости любовался этикеткой, на которой было красиво написано «Нелепица», и собирался уже обзавестись нормальным домом и семьей, для чего готов был сделать Зинуле официальное предложение.

Вера Сергеевна чуть-чуть опечалилась, но благословила сына, хотя на душе ее было неспокойно и она места себе не находила в последние дни. Дни и впрямь оказались последние. Последние, когда сын приходил домой, ужинал, ночевал, завтракал и она разговаривали с ним, шутила, отчитывала его, как маленького, и была счастлива, как тогда, в военном госпитале, когда смерть стояла у нее за спиной.

***

Дни оказались последние: Боренька однажды не пришел ночевать, и нигде не нашлось его следов – ни на земле, ни, тем более, в воде. И живая вода стала для него хуже мертвой. Дальнейшее – дважды прав оказался Иван Михайлович – молчание, и главное в любом деле – дожить надо.

Глава 38. Первый тройственный союз

Глава 38. Первый тройственный союз

За неделю до этих событий Мурлов встретил в бане Федю Марлинского, которого и забыл уже, когда видел в последний раз.

– А я думал, ты в Москве, – сказал он.

– Москва – не по мне. Мелковата будет, – пробасил Марлинский.

Федя был такой же напористый здоровяк, пышущий уверенностью в своей правоте, но в то же время это был совершенно другой человек. И без того резкие черты характера обострились еще острее, он совершенно разочаровался в женщинах, что вообще-то для его лет было странно, в нем появилась нервозность и глаза горели какими-то неоднородными вспышками. Пугали эти глаза. Федя достал бутылку «Кавказа» и луковицу из старой заляпанной сумки.

– Жаль, хлеба нет, – сказал он. – Ну да не впервой без хлеба. А я совсем переквалифицировался в «живописца», – он откусил пол-луковицы прямо в шелухе, вторую половину протянул Мурлову. – Помнишь, за месяц в общаге мешок лука уговорили. Эх, жареный с салом – вещь! Такого разве в столице поешь?! В училище преподаю, технику живой писи. Ничего получается. Совсем как живая. Ты-то как? Там же?