В душе, как череп, белая скала, под нею прошлое, как море. Брызг черных жгучая смола так леденит и пахнет горем. И нет дороги с той скалы, и ждать нет сил и прыгнуть страшно в кипящие холодные валы, идущие многоэтажно.

Но стих шум моря, свист ветра исчез, рухнул и поглотился мглою Белый Утес, и прямо перед глазами, неторопливо перебирая ножками, прополз огромный белый паук, и невидимая паутина, как струна, источала замирающий в истоме и недосягаемой высоте звук.

Мурлов оторопело смотрел на паука, потом с удивлением понял, что это и не паук вовсе, перебирающий лапками, а высвеченные – непонятно каким и откуда источником света – белые длинные пальцы сильно изогнутой худощавой кисти неторопливо перебирают невидимые клавиши, перебираясь все выше и выше в область неслышимой страсти, область недостижимых октав. И это болезненное сочетание хрупких женских пальцев и мягкая меланхолия звуков, порождаемых ими, рождало тревогу и щемящую грусть. Вместе с мелодией погас и свет, исчезла рука, исчезли и до боли знакомые, неузнаваемые длинные тонкие пальцы. Мурлов осторожно сделал шаг, другой, с волнением желая и страшась наткнуться на руку и порвать тонкую нить наваждений, и снова замер, прислушиваясь и вглядываясь в пустоту.

С минуту он стоял, приходя в себя, ошеломленный видением – так, должно быть, ошеломленно застывают капли дождя, столкнувшись с препятствием, прежде чем разлететься на брызги, свет и запах.

Мурлов сделал несколько шагов наверх. Почему-то вспомнился Раскольников на лестнице. Он ведь тоже всю жизнь хотел что-то доказать себе и окружающим. Курлыкнул звонок. Дверь распахнулась. Приветливо, не по ночному. В прихожей был полумрак.

С неловкой улыбкой Мурлов переступил порог, как-то по-деревянному обнял хозяйку дома и почувствовал ее родное тепло, ее запах и ее соленые слезы на своих бесчувственных губах. Сколько минут стояли они так, боясь шевельнуться? Кто же их знает? Кто их считал?

«А что темно-то?» – подумал Мурлов и, высвободив правую руку, щелкнул пару раз выключателем.

– Да лампочек нет, – ответила женщина. – При свечах живем. Как поэты. В Переделкине, – судорожно засмеялась она и, не совладав с собой, не сдерживаясь, зарыдала.

Она хотела еще что-то сказать, но не смогла и только смотрела Мурлову в глаза.

«А где же собака?» – подумал Мурлов.

И Наталья сказала:

– Она потерялась вслед за тобой. Она найдет, непременно найдет тебя!

Мурлов понял, что в нем не хватает нежности и силы, чтобы отреагировать адекватно своим желаниям, и не стал фальшивить, а просто чуть растерянно и рассеянно улыбался, глядя в лицо Наталье, отмечая про себя, как чудесно преображает женские лица радость, льющаяся из души.