Рыбкин, умильно глядя на Сеню, произнес:

– Может, и ты с нами поедешь, Сеня?

– Ты уж прости мне мой долг, – сказал ему Сеня, – я сейчас тебе не смогу отдать.

– Чего там! – махнул рукой Рыбкин. – У тебя ж все равно нет карбованцев!

Выпив, уже шутили, будто пожар случился вовсе и не с ними. Шутили, а души их трепались на пронизывающем ветру старости, как выстиранные временем никому не нужные тряпки, но оберегаемые ими, как боевые знамена.

Глава 43. Киевский вальс

Глава 43. Киевский вальс

За сорок минут до станции по радио зазвучала «Верховина». Потом «Песня о Днепре», «Киевский вальс»…

– Ах, как хорошо! – качал головой Рыбкин. – Федя, а? Как хорошо! Ночи соловьиные… теплые звезды… каштаны цветут … слышится плеск Днепра… молодость наша… Ах, как хорошо!

Федор молчал.

– Ну, что ты, Федя, такой молчаливый? Точно в рабство едешь.

– Не в рабство, – вздохнул Дрейк, – но и не на волю. Моя воля на реке осталась.

– А тут? Не река? Днепр! Чуден Днепр… О, тут такая воля! Сечь Запорожская видна! Я детство-то на Днепре провел, лучших дней не было!

– Это понятно, что не было, – согласился Федор. – И не будет.

– Будет! Будет, Федя! Вот увидишь!

– Дывлюсь я на нибо, Григорий. Вроде и старик ты уже, а все какие-то планы строишь!

– Да как же их не строить? Зачем тогда вообще жить?

– Вот и я о том.

– Знаешь что, Федя, договорились: выходим из поезда, и ты свою тоску-печаль здесь в вагоне оставляй, на новое место нечего ее заносить. Сорная трава она, не выдерешь потом.

– Хорошо, – согласился Дрейк. – оставлю в багажном отделении. Там самое ей место. Вместе с нажитым за всю жизнь добром.