– Естественно, сомнение предполагает понимание, предполагает – не зря я сегодня маниакально-настойчиво повторяю это слово – «тонкость». То есть, с одной стороны, он против любой законченности, окончательности, нетерпимости, схематичности, крайностей, любых фанатизмов, неважно: фанатизм рационализма или фанатизм религии. Но, с другой стороны, мир хаотичен, непостижим, человек странен, невелик, разнообразен. И оттого Монтень выбирает такую форму произведения, такую совершенно постмодернистскую форму, как хаос мыслей-дневников, цитат и так далее. Потому что, с его точки зрения, она идеально соответствует тому, о чем он говорит: непостоянству жизни человека, его незавершенности.
Поэтому, конечно, вы совершенно верно это уловили: сомнение понимается Монтенем как бытийный акт, а не просто чисто познавательно. Как я уже говорил, самопознание у Монтеня и сомнение у Монтеня, как и у Сократа, ведет к внутреннему изменению человека. Это экзистенциальная вещь, а не просто какой-то там декартовский субъект, который смотрит на мир отстраненно подозрительно! Вот нет. Поэтому сомнение предполагает у Монтеня момент вчувствования, понимания, какой-то снисходительности. Это не просто дистанция: я залез на Олимп и с него смотрю на этот презренный мир. Нет. Хочется все понять, прочувствовать, понять правоту, понять границы разных явлений, разных страстей. Понять, что мы не можем быть всезнайками, но мы и не невежды. Как скажет потом Паскаль, человек не ангел, но он и не зверь. Сомнение это – все проверить, любую позицию, любую ситуацию попробовать на вкус, пощупать с одной, с другой стороны. Но, впрочем, вот так, а, нет, вот эдак, все сложнее! Поэтому, конечно, оно предполагает сопричастность, вчувствование, понимание. Потому что Монтень уделяет огромное внимание чувствам и тому, что потом назовут экзистенцией. Так что, отвечая на Ваш вопрос, да, конечно, сомнение предполагает герменевтическую доброжелательность и открытость миру, а не просто дистанцирование от него.