Джасели явно хотел сказать больше, но не успел, Мисаки прижала Изумо к груди и растаяла в тенях.
* * *
Позже той ночью Мисаки увела Такеру наружу, во тьму — две семьи втиснулись в дом Мизумаки, и они могли поговорить наедине только снаружи. Она поведала ему, что узнала от джасели. Он слушал, хмурясь, пока она не закончила.
— Так опасности от ранганийцев пока нет, — сказал он. — Есть время отстроиться.
— Да.
— Хорошо. Я рад, что мы это знаем. Но тебе не стоило делать это, не посоветовавшись со мной.
Мисаки раздраженно нахмурилась. Он знал, как сложно было вытащить информацию из джасели, которому нельзя было угрожать силой? И так ей благодарили?
— Не хочу оскорбить, Такеру-сама, но твой ямманинке не очень хорош. Я не знаю, как бы ты…
— Я — твой муж, Мисаки. Не действуй больше без моего разрешения.
Мисаки должна была злиться. Она злилась. Он видел, что она делала, и Такеру все еще не мог перерасти десятки лет сексизма и наглости за неделю. Он все еще говорил с ней свысока. Он все еще ожидал, что она будет слушаться. Будто ничего не изменилось.
Она глубоко вдохнула, готовая сказать ему, что ей не нужно было его разрешение, чтобы делать, как она хотела, но в тот миг она поняла, что кое-что изменилось. Ее гнев не был теперь в тишине, удушая ее. Возмущенный вдох легко наполнил ее лёгкие, и она уже открыла рот, чтобы парировать, не боясь. И этот простой факт, что она не боялась спорить, ощущался чудесно.
Улыбка расплылась на ее лице, и она поняла, что они будут спорить. Если не сегодня, то завтра или позже, но они будут спорить. Для многих это не было бы признаком счастливого брака, но Мисаки никогда не чувствовала такой связи с кем-то, как посреди разговора. Она ссорилась с отцом и братьями, с Коли, Эллин и Робином, со всеми, кого любила.
Как безумная, она улыбалась мужу.