Если осмыслить процесс покаяния и последствия этого, то тут явно усматривается прямое попустительство. Это как раз сродни отпущениям грехов за деньги, как это процветало в недавние времена в католической церкви. Больше заплатишь – больше грехов и отпустится. Об этом уж говорено-переговорено, но можно и ещё раз повториться. Повториться о расширенной распродаже кусочков Креста Господня, частиц мощей какого-либо святого, кусочков или лоскутков от какой-либо одежды Самого Главного, или Самой Главной, или, опять же, какого-либо святого. И даже можно было всучить самому страждущему соломку из яслей, в которых родился Иисус. Да, скажут в оправдание, это же всё люди делали. Конечно, люди. Но ведь их Никто не остановил. И снова – мне, например, понятно, почему не остановил. Я, вероятно, уже и поднадоел с этими «понятно почему и знаю почему».

Очень правильную мысль приводит в одном из своих репортажей Ольга Богуславская. Мысль эта – не её, она так и сказала, что не её:

«Бог охотнее терпит тех, кто Его отрицает, чем тех, кто Его компрометирует».

Хоть и большая получилась эта глава, но не могу не привести мысли братьев Стругацких («Понедельник начинается в субботу»), отнесённые ими к главному герою Привалову:

«Все мы наивные материалисты, думал я. И все мы рационалисты. Мы хотим, чтобы всё было немедленно объяснено рационалистически, то есть, сведено к горсточке уже известных фактов. И ни у кого из нас ни на грош диалектики. Никому в голову не приходит, что между известными фактами и каким-то новым явлением может лежать море неизвестного, и тогда мы объявляем новое явление сверхъестественным и, следовательно, невозможным. Вот, например, как бы мэтр Монтескье принял сообщение об оживлении мертвеца через сорок пять минут после зарегистрированной остановки сердца? В штыки бы, наверное, принял. Так сказать, в багинеты. Объявил бы это обскуратизмом и поповщиной. Если бы вообще не отмахнулся от такого сообщения. А если бы это случилось у него на глазах, то он оказался бы в необычайно затруднительном положении. Как я сейчас, только я привычнее. А ему пришлось бы либо счесть это воскрешение жульничеством, либо отречься от собственных ощущений, либо даже отречься от материализма. Скорее всего, он счёл бы воскрешение жульничеством. Но до конца жизни воспоминания об этом ловком фокусе раздражало бы его мысль, подобно соринке в глазу… Но мы-то дети другого века, мы всякое повидали: и живую голову собаки, пришитую к спине другой живой собаки; и искусственную почку величиной со шкаф; и мёртвую железную руку, управляемую живыми нервами; и людей, которые могут небрежно заметить: «Это было уже после того, как я скончался в первый раз…». Да, в наше время у Монтескье было бы немного шансов остаться материалистом. А мы вот остаёмся, и ничего! Правда, иногда бывает трудно – когда случайный ветер вдруг доносит до нас через океан неизвестного странные лепестки с необозримых материков непознанного. И особенно часто так бывает, когда находишь не то, что ищешь. Вот скоро в зоологических музеях появятся удивительные животные, первые животные с Марса или Венеры. Да, конечно, мы будем глазеть на них и хлопать себя по бёдрам, но ведь мы давно уже ждём этих животных, мы отлично подготовлены к их появлению. Гораздо более мы были бы поражены и разочарованы, если бы этих животных не оказалось или они оказались бы похожими на наших кошек и собак. Как правило, наука, в которую мы верим (и зачастую слепо), заранее и задолго готовит нас к грядущим чудесам, и психологический шок возникает у нас только тогда, когда мы сталкиваемся с непредсказанным, – какая-нибудь дыра в четвёртое измерение, или биологическая радиосвязь, или живая планета… Или, скажем, изба на куриных ногах…».