Абсурдность ситуации состояла в том, что он считал, что это не так.

– Я не знаю… так ли она…

– Она была другой.

Существовало столько всего, что мы могли обсудить друг с другом. Мы всегда шептались, как будто каменные стены слышали нас: о воспоминаниях, которые нужно было вспомнить, о словах, которые всегда умалчивались, о мыслях, которые мы долгие годы держали в себе. Об учебе, Иксионе и даже о Джулии.

– Ты помнишь день, когда она победила Иксиона в турнире за звание Первого Наездника?

– Я никогда этого не забуду. Какое у него было лицо!

Я усмехнулся при одной только мысли об этом, хотя в темноте Дело этого не видел.

– Я скучаю по ней, – признался он.

Воспоминания извивались вокруг меня: Джулия – друг, Джулия – любовница, Джулия – лидер, которая ничего не боялась и никого не слушала, если только этого не хотелось ей самой.

– Я тоже по ней скучаю.

Когда разговор зашел о том долгожданном для всех драконорожденных дне, когда Каллиполис наконец-то будет отвоеван, мы говорили об этом, как и прежде. Говорили о том, чего ждем больше всего.

– Я с нетерпением жду возвращения в Летний Дворец Небесных Рыб, – заявил Дело. – Там красиво. И никогда не бывает так холодно, как здесь, на юге. Я отвезу тебя туда. А чего хочешь ты?

Это казалось таким странным – с такой легкостью переключаться между переплетающимися друг с другом видениями будущего, нашими с Антигоной ночными обсуждениями свержения драконорожденных Нового Питоса и тем, о чем мы с Дело мечтали еще в детстве, слушая рассказы старших.

– Моя семья будет вознаграждена, – машинально ответил я.

Я говорил это, не задумываясь. Но в ответ Дело судорожно сглотнул и замолк.

Потому что единственное, о чем мы не говорили, никогда даже не заикались, – это ночь, когда Дело спас Гарета и Бекку и дал мне ключ от цепи Спаркера. Он никогда не спрашивал, что я с ним делал. А я никогда ему не рассказывал.

Хотя иногда мне хотелось рассказать ему. Не о заговоре, не об Антигоне. А о том невероятном чуде, что я научился читать. Я не знал, как усердно учится Дело, пока не стал проводить в его покоях много времени. Его стол был завален книгами и старыми свитками из коллекции Радамантуса, и часто, проснувшись, я заставал его за работой.

– Что ты читаешь? – спросил я.

– О, не знал, что ты не спишь. Это просто древняя поэзия, – сказал он осторожно, с нарочитым безразличием, и забрался обратно в постель ко мне. Но чуть позже, когда он отошел в уборную, я соскользнул с кровати и снова посмотрел на раскрытую книгу. Читать вслух мне все еще было трудно, но постепенно я расшифровал параграф: