Мои ноздри сжаты. Кровь стала острым льдом, режет.

Не хочу вспоминать.

Не хочу вспоминать.

Но смотрю в темноту и вижу, как человек стреляет в голову Гокхэя. И в голову Рэвхэ. И что-то зло говорит своим. И снова стреляет. И я понимаю: братья уже на Меже, он убивает, как убивали подростков в бельковых войнах. Я не могу шевельнуться, смотрю на него и жду выстрела — но я ещё Между, долго буду Между. Я им нужен.

Другой человек хватает меня за руку, тянет.

Мне больно, болит голова, ужасно болит, тело — как вялая водоросль, ноги не слушаются. Человек с оружием целится в меня — и я жду выстрела.

Я ранен, болен. Нет, я им не нужен.

Пусть я умру.

Но меня тащат волоком — по коридору, залитому кровью. Мимо наших убитых Старших. Мимо лужи дико красной крови человека. В трюм. Я впервые в клетке.

Я хочу забыть ту ночь, но никто не забывает инициацию. Мы все тогда её прошли — как в самые древние времена, когда ребята Между оставались одни в Океане, рядом со смертью. Только наши юные предки были старше.

И они учились не бояться смерти, но не учились ненавидеть.

А мы научились.

В ту ночь многие умирают, потому что тоска и ненависть, которой нет выхода, закрывают ноздри. И мои. Я не могу дышать. Но Мыиргю обнимает меня, трётся об мою щёку своей и умоляет: не умирай, пожалуйста, не могу идти за тобой в Океан, я полная. И я заставляю себя вдохнуть, я переживаю эту ночь.

А потом они приносят бельков — и всё. Мы не можем сбежать.

Мы тут должны дышать, мы тут должны есть и кормить бельков. Мы едим чужое и мёртвое, мы дышим чужим и мёртвым.

А наутро Мыиргю делает чудо. Превращает мёртвое в живое, в воздух, воду и пищу. Она смотрит на всех нас — на десятерых ребят Между и на шестерых бельков, полуживых, в крови, с потухшими глазами, оцепеневших, как цепенеет птенец галечницы, когда на него пикирует рыболов. Смотрит, как мы ждём смерти. И говорит: Старшие придут за нами.

Мы, Между, понимаем, что это невозможно. Понимаем, как велик Космос. Понимаем, что мы — меньше, чем песчинки на невероятном пляже Вселенной. Но мы верим. Сразу.

Поэтому мы живём.

Вопреки.

Мы живём в космосе. В клетке из гладких белых плиток и зеркального стекла, где отвратительно пахнет средством для уборки. Нам дают сухую прессованную рыбу с противным металлическим привкусом. Мы перевариваем эту дрянь для бельков — мы делаем её съедобной. Потому что бельки должны дожить до того, когда Старшие придут за нами.