Глаза Рави отражали лучи заходящего солнца, отчего казались светлее обычного. «А может, наоборот, — думала Пиппа, — может, это глаза горят ярче солнца».

Рави криво усмехнулся.

— Эй, сержант! — сказал он, топча опавшие листья. Те звонко, по-домашнему хрустели. Круг наконец замкнулся.

— Прости. — Пиппа догнала его, стараясь идти в такт. — О чем ты спросил?

— Я спроси-и-ил, — он растянул последнее слово, ткнув ее локтем под ребра, — во сколько вы завтра уезжаете? — Рави сделал паузу и напомнил: — В Кембридж. Алло? Меня кто-нибудь слышит?

— А, э-э… Утром вроде бы. — Пиппа тряхнула головой, приходя в себя. — В десять.

Она не знала, как ему сказать: с чего начать и что вообще говорить. Таких слов не существовало в природе. Пиппу трясло. Кости трещали, руки мокли от крови, боль с каждой минутой становилась все невыносимее.

— Круто, — сказал Рави. — Тогда зайду с утра, помогу твоему отцу погрузить вещи.

Он ничего не замечал; они шли сквозь лес, сойдя с тропинки.

— Когда тебя лучше навестить? — спросил Рави, нырнул под ветку и, не оглядываясь, придержал ее для Пиппы. — В конце недели? Давай сходим куда-нибудь поужинаем или…

Пиппа не может ему сказать. Просто не может!

И идти вслед за ним она тоже не может.

В груди стянулся невыносимо тугой узел.

— Рави… — тихо произнесла Пиппа.

Он что-то понял по голосу. Резко обернулся и распахнул глаза.

— Эй! Что такое? Что случилось? — Он взял ее за руки, притянул к себе, заключая в объятия, обхватил ладонью затылок и прижал к груди.

— Нет! — Пиппа вырвалась и отошла на шаг. Тело словно отделилось от нее и потянулось обратно к Рави. — Не надо приходить утром и помогать с вещами. Не надо навещать меня в Кембридже. Нельзя… мы не можем…

Голос надломился, разрываемый пополам дрожью.

— Пиппа, что за…

— Сегодня последний раз, — отрезала она. — Последний раз, когда мы видимся.