Дорогая Эшлинг,

я ужасно рада, что ты вернулась домой и устроилась в новом доме. Так экзотично писать на конверте: «Миссис Мюррей. Коттедж Сан-Мартино» вместо «Эшлинг О’Коннор. Площадь, № 14». Кто из вас придумал дать вашему дому название отеля, где вы провели медовый месяц? Как здорово, что ты снова в Килгаррете! Теперь я наконец-то понимаю, где что находится. Я почему-то представляла ваш дом на другом краю города, на дороге в Дублин. Теперь я точно знаю, где он, а потому просто пиши и рассказывай все, что происходит.

И не вздумай отговариваться делами! Ты ведь замужняя дама, которой заняться нечем, кроме как цветочки разводить целыми днями. Я понимаю, что сравнения неуместны, но в моих самых ранних воспоминаниях о маме, еще до войны, она всегда сидит за письменным столом и пишет письма. Понятия не имею, кому они могли быть предназначены. Тетушка Эйлин говорила, что очень редко получала весточки от мамы, значит тут очередная тайна.

Раз уж речь зашла про маму, то у нее все хорошо, то есть врачи имеют в виду, что она спокойна, так как накачана транквилизаторами, причем настолько, что никого не узнает и не понимает, где находится. На прошлой неделе я съездила в Ланкашир, чтобы самой посмотреть, как у нее дела. Она похожа на младенца, совсем худая и часто улыбается. От нее как будто пустая оболочка осталась. Отец про ее дела и слышать не желает. Недавно он все же упомянул маму, когда я показывала ему фотографии с твоей свадьбы – правда же, они отлично получились? – и я подумала, что, возможно, он будет чаще говорить про нее, но ничего подобного. Он тогда до смерти меня испугал, заявив, что всегда надеялся, что я выйду замуж и заведу семью, а потом вернулся в свое обычное неразговорчивое состояние.