Лена боялась открыть рот. Каждое ее слово только отталкивало девочку. Поэтому она сидела и ждала. Когда молчание стало невыносимым, она сказала:
— Ты знаешь обо мне… мы писали друг другу много лет…
Взгляд Кит остался холодным.
— Неправда. Это ты знаешь обо мне все. Даже то, чего не знает больше никто на свете. Я рассказывала об этом, потому что верила тебе. А про тебя я не знаю ничего. Ничего, кроме лжи.
— Я писала правду! — воскликнула Лена. — Все время писала, что мать любила тебя и гордилась тобой… Разве не так?
— Не так Ты не писала, что мать бросила нас… сбежала…
Глаза Лены вспыхнули.
— А ты не писала, что сожгла письмо, которое все объясняло!
— Я сделала это, потому что хотела сберечь ее репутацию.
Лена с горечью заметила, что дочь говорит о ней в третьем лице. Словно ее мать действительно умерла.
— Ты говорила, что дорожишь моими письмами, — сделала она еще одну попытку. — А кто их писал, разве не я? Все в этих письмах было правдой. Я действительно работаю в агентстве по трудоустройству, а Льюис — в гостинице…
— Мне нет до этого дела… не думай, что мне это интересно. Я пойду.
— Не уходи, прошу тебя. Как ты будешь жить, узнав такую ужасную новость?
— Я уже узнавала ужасные новости и выжила, — с горечью ответила девушка.
— Ну посиди еще немножко. Если мои слова раздражают тебя, я буду молчать. Но я не хочу, чтобы ты осталась одна после такого потрясения.
— Раньше тебе не было до этого дела… когда ты бросила нас…
Кит поднесла кулачок ко рту, пытаясь справиться со слезами. Лена знала, что лучше не трогать ее. А Кит не терпелось уйти, но ей надо было собраться с духом. Она кусала пальцы, стараясь не заплакать.
Подперев щеку ладонью, Лена глядела в окно, за которым люди жили обычной жизнью.
Кит взглянула на нее.
Мать всегда была такой. Могла сидеть молча до бесконечности. Когда они ходили на озеро, все остальные бегали туда-сюда и что-то показывали друг другу, а мать безмятежно сидела, не испытывая желания ни говорить, ни двигаться. Когда вечерами семья собиралась у камина, отец показывал детям карточные фокусы, разучивал скороговорки или играл в «лудо», а мать просто смотрела в огонь, иногда гладила Фарука и молчала.