– Нет, нет, нет. – Он замахал на меня руками. – Я не собираюсь бросать твою мать. Я никогда этого не сделаю.

– Но и встречаться с Лорен ты тоже не перестанешь.

Он подумал, потом закрыл глаза и кивнул:

– Вот именно. Не перестану. И это мой выбор. Мой. Мне очень жаль, Саймон, но от тебя здесь ничего не зависит.

Я не знал, как мне на это реагировать. Хотелось запустить в отца чем-нибудь тяжелым, что-то сломать, разбить, но я знал, что это не поможет. Я мог бы поставить отцу фингал под глазом, но как мы потом объясним это маме? Маме. Женщине, которая дала мне все. Которая отдала себя нам обоим.

– Я думаю, в одном мы с тобой можем согласиться, – сказал отец. – Лучше, чтобы твоя мама не знала.

Я ничего не говорил ей. В ее состоянии, когда от нее прежней осталась лишь хрупкая оболочка, когда она то бодрствовала, все понимала, а то вдруг погружалась в дремоту и сознание изменяло ей, я просто не мог ей ничего рассказать. Я предпочитал держать ее в неведении, боясь, как бы это известие не стало для нее последней каплей, которая переполнит чашу. В общем, я не мог ей сказать.

Я не позволял Лорен Лемуан встать между моим отцом и матерью. Но из-за моего молчания она всегда оставалась рядом. Я стал их с отцом сообщником.

После того вечера мы больше не говорили о Лорен. Весь мой первый год в университете я курсировал между Чикаго и Грейс-Парк, оставляя маму с Эди, нашей сиделкой. Я не говорил ни слова, когда отец допоздна задерживался «на работе» по субботам или в Рождественский сочельник, никак не комментировал его задержки по вторникам и четвергам. Молчала и мама.

Знала ли она? Моя мать, умнейшая из всех, кого я знал в жизни, обладательница острого юридического ума, пусть и поврежденного инсультом, знала ли она, что происходит? Если и знала, то ничего не говорила. Как и я.

Молчал и мой отец, молчал почти целый год, до одного памятного вечера в конце октября две тысячи четвертого, когда он пришел домой, пришибленный стыдом и раскаянием, и разрыдался, сознавшись, что вписал имя Лорен в свой банковский счет и дал ей полное право распоряжаться деньгами наряду с ним – и вот теперь все деньги исчезли.

– Она жаловалась, что все время чувствует себя на вторых ролях и устала от этого, – объяснял он сквозь слезы. – Говорила, что ей хочется, чтобы у нас с ней было хоть что-нибудь общее.

И этим «чем-нибудь» обязательно должен был стать банковский счет, на котором лежали все его деньги?

Но так всегда бывает с теми, кого любишь. Им ведь доверяешь. Вверяешь им без остатка всего себя, а они доказывают тебе, что ты сделал это напрасно. Они тебя предают.