— Мне сказали, за непрофессионализм. Я не могла платить за квартиру. Спала неделями в гребаной ванне. Подавала заявки на десятки вакансий, где моей квалификации хватало с лихвой. Но никто мне не отвечал даже отпиской. Мне внушали, что я токсична, что не знаю, как держать себя с авторами — где они, а где я. Это то, чего ты хотела? Тебе это было в радость?

— Прости, — выдавливаю я. — Но я не понимаю, о чем ты…

— «Я не понимаю, о чем ты», — передразнивает Кэндис. — Так вот как тебе все сходит с рук? Хлопаешь глазами и притворяешься долбаной идиоткой?

— Правда, Кэндис, я не…

— Да перестань же врать! — Голос Кэндис взлетает на несколько октав. — Ты призналась. Ты наконец-то призналась. Я тебя услышала.

Я опасливо присматриваюсь: похоже, Кэндис не совсем в себе. Расшатана. Опасна.

Я отступаю на пару шагов. Мысли устремляются к перцовому баллончику на поясе, но я боюсь к нему тянуться — любое резкое движение может вывести Кэндис из себя.

— Боже, я мечтала об этом целую вечность! — Ее голос звенит восторгом и дерзостью, насылаемыми, видимо, адреналином. — Когда меня уволили, я хотела предать все огласке, но кто бы мне поверил? Все, что у меня было, — это подозрения. Как странно ты начала финтить с тем предложением взять бета-ридера. И как отзывалась о романе, как будто он совсем не твой. Словно это вещь, которую можно нарезать и отшлифовать, как тебе заблагорассудится.

Она оглядывает меня с головы до ног, и голодный оскал рта придает ей сходство с диким злобным животным — зверем, готовым прыгнуть.

— Боже, как я была права. Надо же. Самой не верится.

— Я не знаю, что, по твоим словам, тебе известно. — Дыхание с сипом вырывается наружу. Разум лихорадочно ищет объяснения, возможные опровержения всего, что я только что выкрикивала в темноту. «Я была не в себе. Меня вынудили».

— Но Афина была моей подругой…

— Да уж конечно. Твоей величайшей музой. — Губы Кэндис коверкает усмешка. — Это я уже слышала. Интересно, а как давно ты планировала украсть ее работу? Так ли уж случайной вообще была ее смерть?

— Все не так, — мотаю я головой. — Над этим романом я усердно работала; он мой…

— Знаешь что? Заткнись, — грозно подступает ко мне Кэндис. Сцена ну прямо из готической драмы. За ее спиной уличный фонарь, отбрасывающий тень на меня и на ступени. Ощущение такое, будто нас снимают в каком-то готическом фильме. Сейчас как раз кульминация с изобличением злодея и с праведным монологом героя перед тем, как я с криком низвергнусь в ад.

— Я знала, по своей воле ты ничего не скажешь. В этом как бы и состоял вызов. Я поняла это уже изначально. Сознаваться ты не собиралась ни за что, какими бы яростными ни были обвинения и какими бы ни были доказательства. Ты бы все равно уцепилась за любую версию событий как за соломинку и вылезла. Ну ведь так? Поэтому я поняла, что единственный способ все это решить — заставить тебя признаться самой.