Иногда он пребывал почти в эйфорическом состоянии, откинувшись на спинку койки с закрытыми глазами и запрокинув голову вверх, будто прислушиваясь. Часами он сидел перед своей Библией, обычно открытой на Деяниях, не переворачивая ни страницы. С вожделением взирал на женщин-звезд в телевизионных мыльных операх и игровых шоу. Он хорошо ладил со своими сокамерниками. Переписывал стихи и утверждал, что это его собственные творения, обманывая всех, кроме немногих эрудитов, которые замечали непривычно идеальную грамматику и орфографию написанного.

Во время случайных разговоров он оживленно рассказывал о своем опыте во Вьетнаме и, казалось, получал удовольствие от историй о том, как причинял боль или убивал людей и животных. Другие заключенные слушали его, но после второго и третьего рассказа о том, как сделать глушитель для М-16 из детской соски, перерезать горло оленю или вонзить утяжеленный тройной крючок в кишки лосося, начинали его сторониться.

Статья в «Таймс-юнион» была озаглавлена: «ПРЕВРАТИТЕ ИХ В ЛАБОРАТОРНЫХ КРЫС: не требуйте смерти для серийных убийц, мы слишком мало знаем о них».

В ней ставился такой вопрос: «Кто знает, что происходит в головах у таких людей? Единственный способ выяснить это – превратить их в лабораторных крыс на долгое время, фактически навсегда».

Шоукросс предсказывал, что умрет на электрическом стуле, хотя в штате Нью-Йорк отменили смертную казнь много лет назад. Тюремные юристы недоумевали, почему человек, который провел большую часть своей взрослой жизни по ту сторону закона, так плохо знает Уголовный кодекс. Размышляя о своей неминуемой смерти на электрическом стуле, он впадал в периоды такого глубокого уныния, что едва передвигался, словно крадучись шел навстречу смерти.

Опасаясь его самоубийства, тюремные власти установили за ним особое наблюдение. Но как раз в тот момент, когда его настроение, казалось, достигло дна, он вдруг оживился, причем без видимой на то причины. Его забавляла гомосексуальность, по адресу которой он отпускал ехидные замечания, но особый восторг вызывали у него заключенные-трансвеститы.

Свою постель он заправлял по-армейски, в камере поддерживал чистоту, просыпаясь утром, умывался и причесывал свои редеющие седые волосы. Он пожаловался на тюремный шампунь для удаления перхоти и попросил другую марку. Его часто видели склонившимся над раковиной, в которой он стирал носки, шорты и футболки. Он утверждал, что ему часто выдают недостаточно чистую тюремную одежду. С тех пор как Пенни Шербино повесила на своего мужа ярлык «аккуратного урода», прошло восемнадцать лет, и по сути в нем ничего не изменилось.