Я часто думаю о своих попытках самоубийства. Может, у меня все получилось! Может, тюрьма – это ад, в который я и должен был попасть! Очень может быть. Никто не возвращался оттуда, чтобы описать, на что похож ад. Как я могу быть уверен, что не умер, приняв те таблетки?

Мое будущее – выживание, вот и все. Вероятно, я умру стариком в этих самых стенах. Я стараюсь поддерживать свое здоровье. Работаю над своей биографией. Пишу письма друзьям вроде Николя-вампира или того сумасшедшего, Анхеля. Рисую цветными карандашами. Смотрю телевизор, или тренируюсь на беговой дорожке, или поднимаю штангу, или играю в мини-гольф. Я работаю, общаюсь, играю в карты. Тут мало кто умеет играть в криббедж, а я скучаю по нему. У нас с отцом бывали горячие сражения».

В сорок семь лет Кит сказал психологу, что перестал думать о самоубийстве и начал чувствовать себя в тюрьме как дома. Из одиночной камеры внешний мир кажется ему смазанным и постепенно пропадает из воспоминаний. Как другие пожизненно осужденные, он давно перестал смотреть выпуски новостей. «Ничто из новостей на экране ни малейшим образом не может повлиять на нашу жизнь тут».

В тюремном сообществе он больше не чувствует себя изгоем или объектом нападок и насмешек. Не дрожит от страха. Благодаря своим размерам он всегда выделялся из толпы, но они же обеспечивают ему защиту. Тюремный персонал подтверждает, что он научился лучше контролировать свой гнев. Он меньше времени жалеет себя и попрекает своих тюремщиков. В каком-то смысле он проживает лучшие годы своей жизни.

Поскольку в общество Кит никогда не вернется, психотерапия ему полагается лишь эпизодически, но он старается сам разобраться в себе. «Люди говорят, я убивал без причины. Я думаю, причина была, но я не уверен, какая именно. Я пытаюсь это понять».

Он по-прежнему отказывается связывать свой сексуальный садизм с болезнью дяди Чарли или другими генетическими факторами. Он понимает, что не обладает эмпатией по отношению к другим человеческим существам, и считает это своим моральным дефектом. Он на удивление отстраненно и незаинтересованно рассуждает о таких вопросах, как социопатия и нарциссизм, эмпатия, привязанность. Обсуждая их, он говорит только о других – не о себе. Он выражает некоторое сочувствие к своим жертвам, но только если его специально об этом спрашивают. Восемь убитых женщин он воспринимает скорее как статисток в драме своей жизни.

Конфликт с отцом у них так и продолжается. В переписке и разговорах Кит продолжает называть Леса «этот идиот» или «этот сукин сын». Однако встречаются и более теплые замечания, подтверждающие неоднозначность их отношений. «Я по-прежнему люблю моего отца, – говорит он. – Люблю за его таланты, его чувство юмора, за все, чему он меня научил». А потом быстро добавляет: «Отец – проклятие всей нашей семьи. Я не хотел быть похожим на него».