Эдди: Как-то Дейзи с Билли стояли на улице, на тротуаре, думая, что мы их не слышим, и неизвестно из-за чего орали друг на друга.

Карен: Билли буквально выходил из себя, когда Дейзи сачковала.

Билли: Сомневаюсь, что мы с Дейзи так уж сильно тогда лаялись. Может, и было немного. Обычное дело. Не больше, чем с Грэмом или с Уорреном.

Дейзи: Билли считал, что он лучше меня знает, что мне следует делать. И не то чтобы он всегда был неправ. Просто я до сих пор не выношу, когда кто-то суется в мои дела и поучает меня.

Я попалась тогда в водоворот собственного самолюбия. Я получила то одобрение и признание, которых так долго искала. Но, с другой стороны, я во многих отношениях оставалась крайне неудовлетворенной.

В ту пору у меня было этакое гипертрофированное чувство собственной важности и абсолютное отсутствие реальной самооценки, осознания своей истинной ценности. И ничего не значило, насколько я красива, или какой потрясающий у меня голос, или в каком журнале я появилась на обложке. Конечно, в конце семидесятых вокруг было множество девчонок-тинейджеров, которые мечтали прославиться и стать такой, как я. И я прекрасно их понимала. Но единственная причина, почему люди считали, что у меня есть всё, – потому что я имела всё, что вы можете увидеть.

Но у меня не было ничего, что было бы увидеть невозможно.

Впрочем, если у тебя есть доза наркоты – ты сам уже перестаешь понимать, счастлив ты или нет. Она может заставить тебя думать, будто крутящиеся вокруг тебя люди – это то же, что друзья.

Я понимала, конечно, что пребывание под кайфом лишь ненадолго решает эту проблему. Но господи, это же было настолько просто!

Хотя, разумеется, совсем даже не просто и не легко. Потому что стараешься залечить какую-то рану – и спустя минуту уже отчаянно пытаешься скрыть от всех, что ты всего лишь наспех забинтованный, увешанный красивыми ярлычками недотыка. А недолеченная рана тем временем превращается в абсцесс.

Но я была стройненькой и симпатичной – так что кому какое до этого дело. Верно?