А клопы кусают безо всякой причины.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — пусть будет шестнадцать плюс миссис Гарбер, татуированная девочка и Хьюго, только мы с ними почти не разговариваем. Можно ли их считать друзьями?
— Да, кажется.
— Тогда получается девятнадцать.
Мне нужен другой платок. Бумажные платочки мягче, чем туалетная бумага, но иногда рвутся, когда промокают. Потом я встаю, и мы одеваемся наперегонки, и я выигрываю, только вот забываю надеть ботинки.
Теперь я уже так быстро спускаюсь на попе по лестнице, что у меня стучат зубы. Не думаю, чтобы я был похож на обезьянку, как написано в газете, но кто их знает, ведь у животных в телевизоре не было лестницы.
На завтрак я съедаю четыре французских тоста.
— Я что, расту?
Ма окидывает меня взглядом:
— Да, каждую минуту.
Когда мы приходим к доктору Клею, она заставляет меня рассказать ему о моих снах. Доктор говорит, что мой мозг, наверное, занят весенней приборкой. Я в изумлении смотрю на него.
— Теперь, когда тебе уже не грозит опасность, твой мозг собирает все страхи, которые тебе больше не нужны, и выбрасывает их в виде ночных кошмаров. — И он делает руками такой жест, будто что-то выбрасывает.
Я не возражаю, помня о манерах, но дело обстоит как раз наоборот. В нашей комнате я чувствовал себя в безопасности, а здесь — всего боюсь.
Доктор Клей разговаривает с Ма о том, почему у нее возникло желание ударить бабушку.
— Этого делать нельзя, — говорю я.
Она мигает:
— На самом деле я не хочу никого бить. Но иногда вдруг возникает такое желание.
— А вам когда-нибудь хотелось ударить ее до того, как вас украли? — спрашивает доктор Клей.
— Да, иногда хотелось. — Ма смотрит на него, а потом вдруг начинает смеяться, только ее смех больше похож на плач. — Отлично, я вернулась в свою прежнюю жизнь.