— Другие случаи, похожие на ваш?
— Да, и не только их. Я хочу сказать, что, когда я проснулась в своем сарае, мне показалось, что никто никогда не переживал подобного ужаса. Но дело в том, что рабство изобретено уже давно. А что касается одиночного заключения — известно ли вам, что у нас в Америке более двадцати тысяч человек отбывают наказание в одиночках? И некоторые пробыли там уже более двадцати лет. — Ма показывает рукой на ведущую. — Что касается детей, то есть приюты, где сироты спят впятером на одной койке, а соски-пустышки приклеивают к ним скотчем. Других детей ежедневно насилуют отцы. Третьи сидят в тюрьмах и ткут ковры, пока совсем не ослепнут…
В комнате наступает тишина. Потом ведущая говорит:
— Ваш горький опыт научил вас сочувствовать всем страдающим детям в мире.
— Не только детям, — отвечает Ма. — Люди страдают от самых разных форм лишения свободы.
Ведущая прочищает горло и опять смотрит в свои записи.
— Вы сказали, что
— На самом деле мне будет теперь гораздо труднее. — Ма глядит вниз. — Когда весь наш мир составлял одиннадцать квадратных футов, его было легче контролировать. Сейчас Джек столкнулся со многими вещами, которые уродуют его психику. И меня просто бесит, когда средства массовой информации называют
— Ну, ведь он очень своеобразный мальчик.
Ма пожимает плечами:
— Он просто провел первые пять лет своей жизни в необычных условиях, вот и все.
— А вам не кажется, что это тяжелое испытание сформировало или, лучше сказать, изуродовало его характер?
— Для Джека это не было испытанием, это было привычным образом его жизни. Что же касается уродства, то все мы чем-то изуродованы.
— Он, несомненно, делает гигантские шаги к выздоровлению, — говорит ведущая. — Итак, вы только что сказали, что в условиях заключения вам было легче контролировать Джека…
— Нет, не Джека, а
— Вы, наверное, чувствуете почти патологическое стремление — что, впрочем, вполне понятно — оберегать своего сына от внешнего мира.
— Да, и это называется материнской любовью, — чуть было не рычит Ма.