Мне было 23. К концу первого года мы заключили контракт на фриланс. Я думаю, большую роль в этом сыграло то, что я оказалась в нужное время в нужном месте. Возможно, журнал хотел охватить более молодую аудиторию. Художественным редактором тогда был Ли Лоренц. Я всегда буду ему за это благодарна.

Казалось ли вам, что «Нью-Йоркер» хотел привлечь андеграундных карикатуристов, чтобы привнести в журнал их чувство смешного?

Нет, не думаю, что именно андеграундных. У меня тогда совсем не было такого ощущения. Но, возможно, они хотели быть открытыми для более молодых людей и их чувства юмора.

Требования к карикатурам становились менее жесткими, более свободными. Больше не было шуток про каннибалов. Было меньше карикатур про коктейльные вечеринки. Никаких бомжей или алкоголиков. Или, по крайней мере, если они были темой карикатуры, карикатурист должен был по-другому о них говорить. Многие темы перестали считаться смешными.

Как вы думаете, помогло ли вам то, что вы были женщиной? В то время в «Нью-Йоркере» было не много женщин.

Я уверена, что причина была не только в том, что я была женщиной. Я подписывала свои карикатуры литерой «Р». Так что они не знали, чем я была. Кажется, в конце 1970-х в «Нью-Йоркере» была только одна женщина-карикатурист. Хотя их было больше в прошлом, например Мэри Петти, Барбара Шермунд, Хелен Хокинсон. Сейчас около пяти. Я не очень много думала о том, кто женщина, а кто нет. Мне нравится думать, что все, кого я люблю, оказывают какого-то рода влияние на меня. И люди, которых я ненавижу, тоже. Они заставляют меня думать: «Вот это я точно не хочу делать».