В октябре 1612 года, осажденный польско-литовский гарнизон, «безпрестанно» обстреливаемый из «наряду» с башен («тур»), поставленных «у Пушечного двора, и в Егорьевском девиче монастыре и у Всех Святых на Кулишках», переживал агонию. Как лаконично, но определенно выразился Йосиф Будило по поводу проявившегося каннибализма: «кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел»[730]. Не было тайной положение внутри осажденных стен Китай-города и Кремля для «бояр и воевод», писавших по городам о скором взятии столицы: «и из города из Москвы выходят к нам выходцы, руские и литовские и немецкие люди, а сказывают, что в городе московских сиделцов из наряду побивает и со всякия тесноты и с голоду помирают, а едят де литовские люди человечину, а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего не осталось: и мы, уповая на Бога, начаемся Москвы доступити вскоре»[731].

В ожидании сдачи города начались первые переговоры, когда в дело вмешался лучший помощник истории — случай. 22 октября 1612 года стороны обменялись полагавшимися «закладами», то есть заложниками и вырабатывали договоренности об условиях будущей сдачи. В этот момент казаки полка князя Дмитрия Трубецкого неожиданно пошли на приступ, неся с собой лестницы, по которым взобрались на неприступные стены Китай-города. «Пискаревский летописец» точно сообщил место, где была прервана долговременная оборона Москвы: «с Кулишек от Всех Святых с Ыванова лушку»[732], то есть с того самого места где стояла одна из «тур» объединенного ополчения, ведшая обстрел города. Следом за первым приступом ополченцев, случилось так называемое «китайское взятье», то есть полное освобождение стен Китай-города от оборонявшего их польско-литовского гарнизона, затворившегося в Кремле. У польско-литовского гарнизона были все основания считать, что его обманули, но остановить противника они уже были не в силах. Автор одной из разрядных книг неожиданно перешел с сугубо делового стиля на героическую патетику, описывая тот знаменательный момент: «Московски ж воины, яко лвы рыкая, скоряд ко вратом превысокого града Кремля, уповая отомщения врагом своим немедленно воздати». Остававшиеся в Кремле русские люди видели, как «рыцарство» во главе со своим начальником полковником Струсем решало вопрос о сдаче. Они не могли не отдать должное последнему мужеству своих врагов? «И тако снидошася вкупе на площед вся воинство, посреди ж их стоит началной воевода пан Струе, муж великий храбрости и многова разеужения и рече: воини Полского народу полковникам и ротмистрам и все рыцерство! Весте сами настоящую сию беду нашу, юже наша кончина приходит; слаткий убо свет минуетца, а горшая тма покрывает и посекаемый меч уже готов бысть. Подайте ми совет благ, да како избыта можем от немилостивого сего меча враг наших». Совет был один: посылать послов «к воеводам московского воинства» и просить о сдаче.