Люда и Петр уселись сбоку от старушки — и замерли. Мефодий сел прямо напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино…

Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к последнему.

— Фоде бы надо погадать… — высказалась она.

Старушка вдруг согласилась.

— Фоде можно, — приветливо глядя на него, сказала бабка. — А нукась протяни обе руки, по-простому, по-людски.

Признаться, никогда еще Люда не видывала такой странной руки, как у Мефодия.

— Кругов-то, кругов, — заохала бабка.

Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой, закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы, например, вместо того чтобы подниматься к холму Сатурна, вдруг завертывалась и чуть ли не возвращалась в то место, откуда вышла. Особенно же причудливы были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в них виделась звездность, то ли, наоборот, полнейший беспорядок и скачок.

— В полете ты весь, Мефодий, в полете, — пробормотала старушка, — то вверх, то в сторону. Только за кем летаешь-то, за кем гоняешься?

— Главное, что жить, кажется, будет долго, — завистливо вставила Галюша. — Ой, как хорошо! Остановись, время, — и она подмигнула Люде.

И потом откуда-то вынула заветную наливочку. Глотнула из нее, сладко так, почти блаженно, и протянула Людмиле:

— Не брезгуешь…

— От тебя-то? От родной…

И Люда взяла бутылочку.

— Жаль землянички кругом нет, — умильно вздохнула Галюша. — А вон ведь есть… крупные.

И она юрко опустила свою белую ручку под низенький кусточек.

— Лети… лети… Мефодий, — словно заговором проговорила старушка. — Не буду тебе ничего говорить. Только стрясется с тобою, авиатор ты эдакий, приключение одно… Почти на том свете.

— Никакие «приключения» не страшны, — пробормотала Люда. — Главное, жить в своем бытии… Где-то там внутри есть и его вечный пласт.

— Ох, Люда, сложно это, — вздохнула Галюша. — Вот ты мне рассказывала, что брамины учат, есть миры, где существа разумные, как и мы, могут жить по миллиону лет и больше, причем это в теле… в теле… хоть и в другом, чем наше, но не в воздушном каком-нибудь, а в теле… Ох, я бы так пожила, ей-богу, бы пожила миллиончиков пять лет… И все равно мало, ой мало…

— Ну, там время по-иному ощущается, — вставил Петр. — Не так, как у нас.