Светлый фон
«утешать» «пустяковое» «кучка-болтунов» «передовыми понятиями» «передовых понятиях»

Странные дети были у бывшего начальника III отделения, и в строчках Анны Николаевны, конечно, полускрыт мотив: «Наши дети — не Мордвиновы дети; да и сам-то Мордвинов хорош…»

«Наши дети — не Мордвиновы дети; да и сам-то Мордвинов хорош…»

Как известно, кружок петрашевцев был раскрыт благодаря усердию агентуры Министерства внутренних дел. Орлов же и Дубельт получили сведения лишь за три дня до арестов. Николай I был недоволен ротозейством III отделения, и это обстоятельство имело два результата.

Во-первых, Дубельт старался уменьшить значение общества, открытого другим ведомством, и в дневнике своем записал, что этих людей должно выслать за границу, а не в крепость и Сибирь (последнее-де вызовет «сожаление и подражание»). В следственной комиссии он был самым снисходительным к обвиняемым: один из допрашиваемых — Федор Достоевский — запомнил Дубельта как «преприятного человека».

«сожаление и подражание» «преприятного человека».

Во-вторых, афронт с обнаружением петрашевцев мог быть исправлен только серией энергичных мер и выявлением других злоумышленников. Насчет разных крутых мер и свирепостей, последовавших в 1848–1849 годах (перемены в Министерстве народного просвещения, резкое усиление цензурного режима и пр.), написано немало. Менее ясно, но все же прослеживаются срочные открытия и изъятия, сделанные III отделением весной и летом горячего 1849 года. Даже если учесть обиду, ненависть к Дубельту князя Голицына, приводимые в воспоминаниях последнего факты весьма впечатляющи[173].

Желая проявить усердие, Дубельт взялся за училище правоведения, директором которого был Н. С. Голицын, и буквально вытряс доносы на двух студентов — Беликовича и Гагарина, после чего Беликовича отдали в солдаты (где он и погиб), Гагарина отправили юнкером в армию, а директору влепили «строгий выговор с занесением в формуляр». Голицын утверждает, что только эта быстрая полицейская мера помогла Дубельту удержаться на своем посту начальника III отделения: «Дубельт… как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет…»

«строгий выговор с занесением в формуляр». «Дубельт… как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет…»

Разные мемуаристы свидетельствуют, что к концу 1849 года царь Николай поседел, ожесточился, сделался более замкнут; его ближайшие люди, естественно, должны были приладиться к новому настроению монарха. Именно от этого времени до потомков доносятся необычные для Дубельта восклицания:

«Герцен… мерзавец! Не знаю в моих лесах такого гадкого дерева, на котором бы его повесить»[174] (эмигрант Герцен только что объявлен вне закона).