Конституция: не только содержание, но само звучание этого слова вызывало острейшую отрицательную реакцию при дворе! Когда 20 лет спустя тому же Александру II, а затем и Александру III, дальновидные министры предлагали самые умеренные проекты «думы», «земского собора» или какого-либо другого подобного учреждения, они всячески подчеркивали, что это будет совсем не английский или французский парламент, что монархия все равно останется самодержавной; Столыпин в Государственной думе, которая уже была явным аналогом западноевропейских представительных учреждений, как известно, воскликнул: «У нас, слава богу, нет парламента!»

Срабатывал самодержавный инстинкт, многовековой опыт абсолютной монархии, по сравнению с которой даже правительство Людовика XIV и тирания Генриха VIII казались ограниченными, уступившими обществу заметную часть своей власти.

Только земства, уездные и губернские, а также аналогичные им городские думы — «кусочек парламента»: вот максимум того, на что смогло в 1860‐х годах пойти самодержавие; в 39 губерниях предполагалось 13 024 уездных депутата («гласных»): 6264 — от дворян, 5171 — от крестьян, 1649 — от горожан. Однако само число это еще ни о чем не говорит: все решал не «текст», а «контекст», а он был самодержавно-бюрократическим. Достаточно лишь одного, но зато ярчайшего примера: земствам, то есть местным органам власти, полиция (реальная власть!) не подчинялась; она была «инструментом» губернатора. Более того, вся история земств — это сплошные атаки на них губернаторов и других административных лиц, сеть урезаний, запретов.

Некоторые исследователи отсюда делают вывод, что земства ничего не значили. На самом же деле беспрерывные придирки доказывают как раз их значение: занимаясь как будто вполне мирными, разрешенными делами — школами, медициной, дорогами, — они были все-таки первым выборным, не только дворянским, но также и буржуазным, интеллигентским, крестьянским учреждением, которое потенциально несло в себе зародыш парламентаризма и тем раздражало.

Отвергая старинный английский путь — парламентский, русское самодержавие охотнее допускало «старофранцузский вариант», когда центр общественного самоуправления передавался сравнительно независимым судам.

Судебная реформа 1864 года оказалась самой последовательной из всех тогдашних реформ именно потому, что на ней сошлось несколько линий, идущих с разных сторон. Однако это не значило, что она проходила «легко». Необходимо отдать должное нескольким деятелям, пробивавшимся сквозь бюрократический частокол: С. И. Зарудный, В. П. Бутков, Д. А. Ровинский и ряд других (среди них не последнее место, между прочим, занимал будущий столп реакции К. П. Победоносцев).