Торговцы, зарабатывающие на хлеб на улице Липскань, объяснили бы философу абсолютного отрицания, что отрицание — удобное средство решить проблему раз и навсегда и защитить себя от сомнений. Чоран — гениальный сын этого рынка, но сын образумившийся, сын, который, сидя в своей парижской мансарде, решительно отдалился от здешней жалкой и полной радости людской нищеты. Липскань — это еще и праздник пошлости, однако порождающее пошлость отсутствие ценности одновременно порождает страх перед ничто и смертью, который двусмысленная фривольность пытается заглушить. Пошлость требует уважения, Кафке было прекрасно известно, что брезгливость — грех против жизни.
3. Переехавшая конференция
3. Переехавшая конференция
Союз писателей, где проходит встреча итальянских и румынских литераторов, расположен в здании конца XIX века, построенном в стиле модерн, эклектичном, с бросающейся в глаза отделкой. Италию мы представляем (если допустить, что кто-то кого-то может представлять) вчетвером — Бьянка Валота, Умберто Эко, Лоренцо Ренци и я; вступительное слово (вероятно, чтобы подчеркнуть близость наших культур) произносит знаменитый академик, один из самых влиятельных румынских ученых. Это красивый мужчина, знающий о том, что он красив: во время выступления он часто, с явным удовольствием, взъерошивает крупными изящными пальцами длинные густые черные волосы, мало вяжущиеся с предпенсионным возрастом. Он очень умный и приятный человек, обладающий обширной и самобытной культурой; пока представитель властей произносит, как заведено, неизбежно банальную и скучную речь, академик слушает, воздев глаза к небу, весь его вид выражает смиренное и насмешливое терпение, которое он и не думает скрывать, однако, когда наступает его черед, он поднимается и, как ни в чем не бывало, выдает такой же набор штампов. Человек он мягкий, тонкий, благосклонный, но способный на внезапное проявление жесткости; в личных отношениях он великодушен, заботлив, зачастую дипломатически уклончив, но в то же время презрительно бесстрашен в резких суждениях и выводах, которые могут грозить ему неприятностями. Он овладел искусством проскальзывать между трудностями, словно желая ускользнуть от бурь, а на самом деле научившись их оседлывать и даже брать в руки вожжи.
Прожитые им годы — от Железной гвардии до сталинизма — достойны пера Тацита, однако они не повлияли на его непринужденную любезность и природную сердечность. Как у господина Таранголяна[111] фон Реццори, в нем неразрывно соединилось истинное и ложное, но чувствуется, что на него можно положиться. Его культура — не только личное свойство, она свидетельствует об уровне румынской интеллигенции, об ее основательной подготовке, о широте интересов и познаний, о строгости и открытости ума.