5. Махала и авангард

5. Махала и авангард

С Махалой, то есть пригородом Бухареста, связаны бесконечные интриги, похождения, заварушки и плутовские истории, изложенные в комедиях классика румынского театра Иона Луки Караджале. В конце столетия в здешних окраинных кафе Караджале наблюдал судьбы и пародии на судьбы, печаль и попытки сговориться с судьбой, отражавшие смутный, бурный рост новой Румынии, недавно ставшей единым государством, ее общественных классов, прежде всего ненасытного, потешного правящего класса. Караджале был не только поэтом, описавшим этот мир, но и его частью: плодовитый автор комедий, рассказов и зарисовок работал журналистом, суфлером, корректором, выпускал журналы (например, в 1893 году журнал «Румынский вздор»), открывал привокзальные пивные и рестораны, которые регулярно разорялись.

Его смешные и живые комедии — совершенный механизм ничто: водевиль, внезапно срабатывающий и бесследно растворяющий лишенные содержания общество и жизнь. Если Караджале — румынский Лабиш, нельзя не признать, что Ионеско вышел из его школы. Французско-румынский писатель принадлежит к литературе авангарда, которая (особенно дадаизм), по мнению многих критиков, прежде чем появиться на свет на Западе, провела утробный период в Румынии: Тцара, Урмуз, стремившийся к самоуничтожению языкового субъекта и символически покончивший с собой, Вирджил Теодореску, писавший на изобретенном им «леопардовом» языке: «Sobroe Algoa Dooy Fourod Woo Oon Toe Negaru…»

Хотя его миром была Франция, Ионеско связан корням с румынской, дадаистской почвой, он черпает из нее любовь к всеохватной пародии, которая делает его шутки живыми и которая читается на его метафизической физиономии клоуна, Бастера Китона, на лице, ставшем его главным шедевром. Караджале наверняка был куда более тонким, чем Ионеско, мастером нонсенса и абсурда, потому что Ионеско, чтобы показать торжественную пустоту существования и общественных заповедей, нередко приходится подчеркивать их нереальность, причем он делает это с поучительной наглядностью, как те, кто берутся растолковывать смысл анекдота, даже когда их об этом не просят.

Караджале не нужно искажать действительность, открыто ее высмеивать, чтобы показать ее лживость и пустоту; ему достаточно показать ее такой, какая она есть, привести затертые слова, которые произносят, чтобы раскрыть пустоту — тем более пугающую, чем она привычнее. Его герои не произносят абсурдных речей, они говорят совершенно разумными и оттого еще более абсурдными фразами; его герои — верный портрет, а не карикатура на мыльный пузырь, который представляем из себя все мы.