Демократическое планирование должно координировать множество частных интересов, торговлю и ремесло, интересы мелких, средних и крупных бизнесменов, интересы крестьян, государственных служащих, рабочих. Демократия не может просто уничтожить, «причесать» неэффективного производителя и торговца. Она не может порабощать рабочих. Она не может просто перевести средний класс в пролетариат; это просто усилило бы антидемократические тенденции и способствовало бы подъему фашизма.

Демократическое планирование также расширяет власть государства; она добавляет монополию экономического принуждения к монополии политического принуждения. Чем более сильным становится инструмент, тем более он драгоценен. Монополисты могли опасаться, что, если бы демократические группы управляли государством, они стремились бы увеличить благосостояние масс и сократить прибыль монополий.

В случае Германии были и дополнительные причины: банкротство ведущих политических партий, социал-демократов и профсоюзов, которые отличались трусостью, их возглавляли некомпетентные лидеры, и они предпочли сложить полномочия, а не бороться. Мы должны помнить, что партия католического центра, никогда не являвшаяся однородной, обнаружила в 1930 г., что у нее было как реакционное крыло, так и демократическое; что политический либерализм в Германии умер много лет назад; что коммунистическая партия, со своим некомпетентным руководством, колебалась между диктатурой пролетариата, революционным синдикализмом и национал-большевизмом, и таким образом ослабляла рабочий класс. Также важно, что армия, судебная власть и чиновничество организовали контрреволюцию в тот самый день, в который вспыхнула революция 1918 г.

Правящие классы отказались отдать власть над экономикой демократии. Им демократия представлялась «разновидностью социальной роскоши», если использовать слова Карла Беккера[765] — но они без колебаний отдали всю экономическую власть тоталитарному режиму. Тиссен,[766] Кирдорф и другие оплатили долги национал-социалистической партии в 1932 г., и сегодня не секрет, что промышленность финансировала партию в прошлом; это открыто допускает «Deutsche Volkswirt».[767] Дома руководителей промышленности были открыты для Гитлера и Лея, для Геринга и Тербовена. Барон фон Шредер, владелец банковского дома в Кельне Й. X. Штейн устроили переговоры между Гитлером, Паленом и Гинденбургом 4 января 1933 г. Конечно, будет правдой сказать, что национал-социализм был не в состоянии сдержать многие из своих обещаний промышленным руководителям. Так по крайней мере казалось Тиссену, который, никогда не отличаясь проницательностью, принял за чистую монету такую ерунду, как государственные гильдии и социальную монархию. Национал-социализм скоординировал разнообразные и противоречащие друг другу виды государственного вмешательства в одну систему, имеющую только одну цель: подготовку к империалистической войне. Теперь это может казаться очевидным. В течение многих лет это не казалось столь очевидным внешнему миру, и автор испытывает некоторое удовлетворение, что уже в 1935 г. он сформулировал цель национал-социализма в следующих терминах: «Фашизм — диктатура фашистской [национал-социалистической] партии, бюрократии, армии и крупного бизнеса, диктатура над всем народом ради полной организации нации для ведения империалистической войны».[768] Как только эта цель признается, экономическая структура становится ясной. Подготовка к тоталитарной войне требует огромного расширения производства промышленных товаров, особенно промышленности средств производства, и вынуждает принести в жертву любой частный экономический интерес, который противоречит этой цели. Это предполагает организацию экономической системы, объединение всей экономики в монополистическую структуру, и, хотя мы и используем это слово неохотно, планирования. Это означает, что механизмы свободного капитализма, сомнительные даже при демократическом монополистическом капитализме, были строго ограничены. Но капитализм остается.