Отрыв института от социального отношения завершается при национал-социализме. Институционалистская тенденция к объединению, пишет ведущий немецкий теоретик, «характеризуется тем фактом, что разрушительные диалектические групповые формирования в теле народа — рабочий и предприниматель, арендодатель и арендатор, город и деревня — ассимилируются в синтетических, главным образом сословных [reichsstandische] объединениях. Юридическая структура, полученная из такого принципа конструирования, находит свое оправдание в том факте, что военные и профессиональные объединения — это выражение естественного строя народной жизни, при котором ряд законов, созданных профессиональными и сословными группами, оказывается оптимальным принципом добровольного и упорядоченного развития права».[882] Национал-социалисты избегают слова «институционализм» прежде всего, «чтобы сохранить дистанцию с неотомизмом».[883] Они предпочитают говорить о «юридическом порядке и структуре [или общности] мышления», или Sachgestaltungsdenken, то есть мышления, которое формируется потребностями конкретной ситуации. По крайней мере они молчаливо допускают тесную связь с монополистическим капитализмом.

Институционализм тем не менее не удерживает свою монополию в фашистском государстве. Элементы десизионизма сохраняются и приобретают огромную силу при замене рационального права политическим командованием. Институционализм никогда не может определить, какой институт в данной ситуации является «первоначальным», а какой просто создан для определенной цели. Он никогда не может определить, какая степень вмешательства и какая норма является адекватной в конкретной ситуации. Он не может, например, определить конкретную позицию товарищей по расе. Эти решения принимаются различными машинами, партией, армией, бюрократией и промышленностью, через своих лидеров.

Если общий закон — это основная форма права, если закон не только voluntas, но также и ratio, то мы должны отрицать существование права в фашистском государстве. Закон, в отличие от политической команды суверена, возможен только как манифестация общего закона, но истинная общность невозможна в обществе, которое не может обойтись без власти. Даже в таком обществе тем не менее ограниченная, формальная, и отрицательная общность закона при либерализме не только допускает капитали-этическую предсказуемость, но также и гарантирует минимум свободы, потому что общий закон является двухсторонним и позволяет слабому сохранять по крайней мере некоторый юридический шанс. По этой причине закон и право на свободу вступают в конфликт с потребностями монополистической экономики. Частная собственность на средства производства остается неприкосновенной, но общий закон и договор исчезают на определенной стадии и заменяются индивидуальными мерами.