Она услышала царапанье у двери. Легко и не задумываясь она проникла сквозь деревянную преграду и увидела внука, прислушивавшегося к тому, что делается в ее комнате. Она знала причину его встревоженности: он почувствовал, что она умерла. Но он безумно боялся столкнуться со смертью. Так, как можно бояться подойти к заразному больному. Словно она по-прежнему бациллоносительница. Ей стало жалко внука и захотелось, чтобы он услышал ее ровное, сонное дыхание и скрип постели. Он тоже этого хотел. Что хотел, то и услышал. Обрадовавшись, Петя подхватил портфель и покинул квартиру.

Она смотрела на мир теперь, как на театр: со стороны, как зритель. Все ранее знакомое становилось тем самым немножко чужим и интересным. Это было странное ощущение: видеть живых людей как актеров, играющих свои роли, которые к ней теперь не имеют отношения, к ее нынешнему состоянию: спектакль из другой жизни.

Она проплыла по корцдору и медленно вплыла на кухню, зависла под потолком. На кухне сцдел Каюрский и ел яичницу, громко чавкая. Прихлебывал из большой чашки кофе с молоком. Лины не было, ушла в свою комнату. Но для нее дверь не препятствие!.. Там разыгрывалась другая мезансцена. Лина стояла на столе, подтянув его под лампу, лампу она уже сняла и теперь, тихо всхлипывая, привязывала к крюку петлю. Мысли и чувства Лины были вцдны ей, словно она проникла и сквозь телесную преграду черепа и грудной клетки. Лина решила убить себя, считая, что она самая подлая и грязная женщина на свете и не имеет права больше жить. Подлетев, она попыталась вырвать у Лины веревку. Но рука ее прошла сквозь веревку или веревка сквозь руку. «Каюрский!» — крикнула она. Он, конечно, ее не услышал, но было все же что-то схожее в их психическом строе. Он нечто ощутил и насторожился. И шагнул в сторону Лининой комнаты. Поэтому успел. Как только грохнулся перевернутый стол, он ворвался и выдернул из потолка крюк, выломав кусок штукатурки. Разорвал у нее на горле петлю и принялся делать искусственное дыхание. Когда Лина очнулась, посадил ее на диван, ушел на кухню, вернулся с веником и совком, все подмел. Занимая неудачливую самоубийцу хозяйственными вопросами, спросил, есть ли в квартире сухой цемент. Развел его водой, замесил, добавил эпоксидки, поднял стол, встал на него. Поставил крюк на прежнее место и замазал. Лина молча смотрела на него, раздувая ноздри и прижимая руку к горлу.

— Именно, что напакостил я вам в комнате, Ленина Карловна, — говорил Каюрский виноватым голосом. — Вы уж извините великодушно. Кстати, крюк я зацепил там за арматуру, он хорошо держится, можно хоть сейчас лампу на место вернуть: не рухнет. Или подождать пока подсохнет, тогда побелить, а уж потом лампу.