— Понравилась книжка?

— Мудреная больно, — затем, подойдя поближе, сказала тихо, чтобы ее другие старухи не слышали: — Может, что помочь надо? Скажите, я приду. Хочется мне напоследок услужить чем-то…

Петя не нашелся еще, что ответить, как вдруг за углом дома послышался хруст ветвей и тяжелый удар о землю. А потом дикий, пронзительный, страшный женский крик. Они не узнали голос Лины, но за угол, разумеется, бросились. Головой на траве, а ногами на асфальте лежал Илья Тимашев, безжизненный, как куль с тряпьем. Ноги нелепо вывернуты, а около рта в выемке земли маленькая лужица крови. Петя и не подозревал, что ее так много может вылиться из человека.

Глава XXIII После смерти

Глава XXIII

После смерти

Взгляни, возле тебя существа, у которых уже нет языка, повествуют о себе красноречивее всех живых. Взгляни, их немые и недвижные руки протянуты к тебе так, как никогда еще не протягивались руки из плоти и крови. Взгляни, вот те, что безгласны и, однако, говорят; что мертвы и, однако, живы, те, что пребывают в бездне вечности и, однако, все еще окружают тебя сейчас и взывают к тебе так, как могут взывать только люди. Услышь их!

Она никак не могла проснуться. И сон тоже не возвращался. Промежуточное состояние. «Ни туда, ни сюда», — сказал кто-то в ней ее слова, но чужим голосом. В голове стоял звон. Что-то словно сковывало, спеленывало ее. Хотелось сделать усилие и освободиться. Но звон мешал сосредоточиться и сделать необходимый рывок. Сжимало сердце, болела от звона голова, давно не стриженные ногти на ногах врезались в мясо пальцев — Лина с Петей забыли подстричь: казалось, что каждая клеточка ее тела ныла и стонала от какого-то стеснения. Внезапно звон прекратился, наступила тишина и перед ней появилось странное, зовущее сияние, к которому она потянулась, облегченно вздохнув. С этим вздохом ее покинула боль, а выдох повлек ее за собой вверх, как пуховое перышко, как листок унесенной ветром бумаги.

Вдруг она поняла, что видит себя со стороны, точнее, сверху. Она (во всяком случае ее тело) лежала на постели в ночной рубашке, с отброшенным на пол одеялом, рот ее был приоткрыт, глаза недвижно уставлены в потолок. Она вскрикнула. Никто ее не слышал. Она и сама себя не слышала, только знала, что вскрикнула. Но она даже обрадовалась этому беззвучию, потому что впервые в жизни испытывала чувство абсолютной свобода. Свобода и легкости. К этому чувству надо было привыкнуть. Да и к виду своего мертвого тела тоже. Вот это и случилось. Свобода, легкость и радость.