Основным новшеством каталонской финансовой системы был ничем не сдерживаемый разгул кредитования, известный как febre d'or, барселонская «золотая лихорадка». Она продолжалась с 1875 по 1882 год. Своей слепой маниакальностью она напоминала лихорадку 1890-х годов в Соединенных Штатах, отличалась тем же безрассудством и цинизмом и закончилась столь же болезненным крахом.

Для каталонских бюргеров не было никого лучше банкиров. В 1881–1882 годах в Барселоне открылись шестнадцать новых банков (и еще дюжина в региональных столицах Каталонии). Богатства новых банков быстро росли: между 1875 и 1881 годами капитал банка «Кредито Меркантиль» возрос с 2,5 до 15 миллионов песет, капитал Барселонского банка — с 7,5 до 12,8 миллионов. Самой крупной силой стал первый инвестиционный банк в Барселоне, «Испанский колониальный», основанный в 1876 году Антонио Лопесом и Мануэлем Жироной. Он финансировал железные дороги, суда, шахты, машиностроительные заводы — все предприятия, которые нуждались в подписных листах. Большинство из листов заканчивалось фамилиями Жироны или Лопеса, а иногда обоих, а также некоторых их родственников и друзей.

Основная часть стартового капитала для этих предприятий поступала с Кубы, из Пуэрто-Рико и других испанских колоний. Деньги привозили или присылали обратно в Каталонию представители новой породы каталонских бизнесменов. Эти indianos в процессе своего превращения в торговых магнатов существенно изменили как общество, так и физический облик Барселоны.

Некоторые из «индейцев» были крепкими орешками. Они были слишком увлечены бизнесом, чтобы заниматься социальными нуждами метрополии. Вокруг театра «Лисеу» роились разные оперные байки, и одна из них была об «индейце», которого после триумфального возвращения с Кубы в начале 1880-х годов схватили люди, собиравшие пожертвования в пользу фонда, и чуть не насильно впервые в жизни привели в театр на «Зигфрида». Он выдержал увертюру и первый акт, но во время второго акта уронил голову на снежно-белую рубашку — «индеец» заснул глубоким сном, а сопровождающие вполголоса стали обсуждать, будить его или нет. Потом началась сцена схватки Зигфрида с Фафнером. «Индеец» очнулся и ошалело уставился на сцену, где вагнеровский герой сражался с драконом. Рука «индейца» потянулась к отсутствующему мачете. «Carajo, caimans!»[40] — вскричал он.

Можно было сколько угодно потешаться над «индейцами», но деньги у них имелись, и Барселона в них нуждалась. Они быстро учились уму-разуму, а их дети — еще быстрее. Как в Ист-Хэмптоне или Голливуде какой-нибудь скупщик акций или нувориш-продюсер очень скоро начинал выглядеть настоящим джентльменом, обзаведясь всеми необходимыми аксессуарами: от ботинок поло от Лобба до жены-трофея и бронзы Ботеро около плавательного бассейна, так и каталонские нувориши в период золотой лихорадки быстро покрывались благородной патиной, в то же время беззастенчиво выставляя напоказ свои благосостояние и власть.