Светлый фон
мечту грезу мечта грёза (Пусть голос северного барда Был слаб, но он гласил восторг В честь мирового авангарда: Того, кто грезу Леонардо Осуществил и цепь расторг. Осуществил Наш век вновь в Дедала поверил, Его суровый лик вознес И мертвым циркулем измерил Возможность невозможных грез. Возможность невозможных грез. Теперь же, когда вместе со смертью пришла свобода от уз, с горькой и пламенной страстностью отдался он грезам, в самой безнадежности любви черпая для нее нужное и последнее оправдание. отдался грезам, Наш мир, раскинув хвост павлиний, Как ты, исполнен буйством грез... мир, исполнен буйством грез...

Грёза — создание воображения (Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее власти, становился и сиял образ этой другой любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем... Гончаров. Обломов; Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее. Л. Толстой. Анна Каренина; В этих грезах все реже и реже мелькали пышные залы дворца и прежние друзья принца Антонио. Брюсов. Под старым мостом), это состояние иногда воспринимается как безумие, при этом у грёзы может быть эпитет дивная (Он грезил дивными грезами светлого, как солнце, безумия; он верил — верою тех мучеников, что всходили на костер, как на радостное ложе, и умирали, славословя. Андреев. Жизнь Василия Фивейского). Безумие понималось как состояние, приближающее человека к Богу.

Грёза (Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее власти, становился и сиял образ этой другой любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем... грезами воображения: Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее.