Я перевариваю услышанное, мне ясно, для чего нас Колька притащил сюда — хорошего мало. Самсоныч встревоженно говорит:

— Коля, Коля, поворачиваем. Это не наше дело.

— Я так и думал, — отвечает Колька насмешливо. — Я поэтому и оттянул рассказ, чтоб не пугать заранее. Но теперь, Самсоныч, тебе ничего не остается. Ночь! Ты струсишь возвращаться, я знаю.

Догадываясь, что Кольку уже не остановить, я все же пробую поддержать Самсоныча:

— Вот именно: ночь! В чужие дома ночью не ходят.

— Да, да! — Самсоныч воспрянул, встретив поддержку. — Ладно, если эта Шура одна. А если все же с мужиком? Я бы не хотел… Агитировать его за трезвость?! Это заведомая чушь. Уволь меня, Коля. Я не хочу отбирать хлеб у народного суда, у милиции.

— Х-ха! Народный суд!.. Ну, его посадят, кто будет кормить детей? Ты, Самсоныч?.. Нет, мы его пугнем, а надо — врежем.

— Ну и шел бы ты один!

— Браток, не остри… Он крупнее меня. Зачем рисковать? Так и так говорить буду я один, но вы будете как бы свидетелями. Ясно? — Колька вдруг темнеет лицом, кричит: — Да вы что — не люди? Что вы — суслики, пузыри, крапива?.. Я вообще боюсь, Шура эту ночь не переможет. Траванет себя какой-нибудь гадостью, а может, и повесится. Кто их поймет? Ведь страшная ночь! Одна, голодные пацаны, все драно, холодно. Ну? Как вам не стыдно? В конце концов, я мог бы и один. Но она ж вроде как одинокая, а я мужик…

Останавливаемся у крайнего дома. Над калиткой светит лампочка, в середине улицы — вторая, в конце — третья, всего три лампочки на километровую улицу, пропади она пропадом. Под лампочкой я напрасно ищу номер дома, а висит только жестянка, синий квадратик, и нарисована белая лопата. Колька качает головой:

— Нет, на Шурином доме висит табличка с ведерком. А номеров здесь нет и не было… Ничего, Шура обещала бросить плашку у калитки. Еще сказала, чтоб я держался правой руки… Эх ты, Самсоныч, древний ты, бессознательный! — Колька все не успокаивается. — Даже взять Люсю… Я спрашивал: Люся, в чем цель твоей проходимости? Ну, в смысле, в чем она видит цель жизни?.. Люся ответила: в общественном питании, Коля, стараемся умножить максимум наевшихся. Видишь, умная женщина! А ты?.. Понимаешь, браток, — Колька тычет кулаком мне в грудь. — Принес макароны, а старцы — в крик: вчерашние, вчерашние… О как! Я еще и виноват! Эх вы, вкладчики…

— Коля, Коля, это ведь не я. Это Сафроныч с Мартой кричали.

— Милые вы мои! Живите, я все равно вас потерплю, хоть вы меня и не любите… — Колька простодушно вымогает признание в любви.

— Коля, ты что? — Самсоныч чуть не плачет. — Любим, любим!