«В своих alegrias, которые она исполняет с особой виртуозностью, каждая частичка ее тела – это одновременно и движение, и законченность линии, и объем», – перевел Менике очередной пассаж.

– Да, но они назвали мое вчерашнее выступление «заурядным». Сказали, что не надо мне было танцевать под аккомпанемент гитар кордоба. И это белое кружевное платье! Я его ненавижу! У меня был вчера дурацкий вид.

– Дорогая, весь их негатив свелся лишь к тому, что твоя исполнительская манера соответствует более камерной обстановке, а не таким громадным залам, как Карнеги-холл, где публика просто физически не имеет возможности разглядеть твой танец во всех его подробностях и насладиться той страстью, которую ты вкладываешь в каждое движение.

– Да, а еще они в оскорбительной манере отзываются о моих размерах. Дескать, с галерки или с балкона я смотрюсь на сцене крохотной точкой. Представляешь? Лолу Монтес они так не оскорбляли за ее bulerias. Ее даже папа поздравлял больше, чем меня, – с новой силой разрыдалась Лусия.

– Публика любит тебя, Лусия, – устало отозвался Менике. – А это – главное.

– На следующей неделе мы отправляемся на гастроли, и я обязательно настою на том, что буду открывать шоу исполнением soleares. Это было ошибкой Антонио, что он не позволил мне это здесь, потому что меня нельзя загнать в какую-то одну определенную форму. Я такая, какая есть, и должна танцевать, как чувствую сама. – Она вскочила с дивана и стала нервно расхаживать по комнате.

– Знаю, Лусия, знаю. – Менике приблизился к ней и обнял за плечи. – Ты действительно такая, какая есть. За это тебя и обожают зрители.

– Ты еще увидишь, когда мы проедемся по всей Америке и выступим перед настоящей публикой! Никто не преминет попасть на мои концерты! Публика будет ломиться на них в каждом городе. Детройт, Чикаго, Сиэтл… Я покорю все эти города, до единого! – Лусия вырвалась из его объятий и снова принялась возбужденно мерить комнату шагами. – Клянусь, я нашлю проклятья на эту газетенку! А сейчас я иду к маме.

Лусия с такой силой хлопнула за собой дверью, что содрогнулись даже стены их номера.

Они провели в Нью-Йорке уже больше четырех месяцев, и если Лусия буквально источала из себя энергию, то Менике, напротив, чувствовал себя так, будто этот неистовый, безумный город высосал из него все жизненные силы. Менике терзали постоянные простуды, морозная погода позволяла лишь изредка выбираться на прогулку в Центральный парк, чтобы полюбоваться в оранжереях окультуренным буйством цветов и красок, так напоминающих ему незабвенные пейзажи любимой Мендосы.