В этой специфически советской картине мира «сила мифа и поддерживающей его пропаганды в формировании общественного сознания была тогда, вне всякого сомнения, поистине огромной». Поэтому, в частности, критика «стиляжничества» или «преклонения молодежи перед Западом», как и осуждение «врага № 1» – пьянства, воспринималась как некая привычная формула с нечеткими границами, за которой вовсе не стояли принципиальные и самостоятельно выработанные убеждения. Да и само увлечение спиртными напитками сочли главным минусом молодежи лишь самые юные участники опроса – школьники; среди молодых людей старше 18 лет только четверть видела в выпивке действительное зло[732].

Причина состояла, конечно, не только в особенностях мировоззрения молодежи тех лет. Сложившаяся в СССР экономическая система исчерпала к тому времени возможности своего развития. Советская экономика при всех своих достаточно высоких в 1950-е годы темпах роста оказалась не в состоянии обеспечить прирост товаров и услуг, призванных «связать» алкогольные расходы населения, и осуществить декларируемые социальные программы. Вскоре (с 1971 года) началось неуклонное падение важнейших экономических показателей – темпов роста национального дохода и производительности труда.

Правда, некоторые успехи имелись на внешнем рынке – в том числе, как раз по части национального напитка. В 1954 году на международной выставке в Лондоне «Столичная» и «Московская» были признаны лучшими и тем посрамили американскую «Смирновскую водку № 21». С 1965 года советская водка начала экспортироваться в США, и отечественные производители выиграли битву за торговую марку со «Смирновской» и другими претендентами.

Неумеренное питие поддерживали и другие условия социального порядка (уравниловка, растущее отчуждение человека от реального участия в экономической и политической жизни, максимальная «заорганизованность» любого проявления общественной деятельности), вызывавшие на закате советской системы уже не массовый энтузиазм, а пассивное неприятие и стремление «выключиться» из мира «реального социализма», где лозунги разительно отличались от действительности.

Еще более тяжелая ситуация складывалась в колхозной деревне, уставшей от бесконечных экспериментов вроде борьбы с «неперспективными деревнями» или показных кампаний «Из школы – в колхоз» и т. п. Отток наиболее квалифицированных и энергичных людей в города, отсутствие перспектив, утрата ценностной ориентации привели к тому, что именно в 1960-е годы деревня стала пить даже больше города. В структуре семейных расходов на селе этот показатель составлял 5,1 % против 3,8 % у горожан, тогда как в дореволюционной России все обстояло как раз наоборот[733].