Он взял меня за руку:

— Пойдем во двор, покажи мне корову…

Мы спустились во двор, вошли в сарай. Завидев нас, Зорька подняла голову, шумно втянула в себя воздух.

— Ну, вылитая наша Чернушка, — воскликнул Егор, — такая же белая с черным! Просто до того похожи они…

— Одно лицо, — засмеялась я, он укоризненно покосился на меня:

— Ничего смешного нет…

— У тебя все похожие, — уколола его я. — И мы с твоей сестрой, и корова.

Но заряд мой пропал даром. Егор не слушал меня.

Обняв корову, он прижался лицом к ее крутому, теплому лбу.

— Милушка, — произнес нежно. — Ах ты, лапушка моя…

Должно быть, в эту минуту в нем взыграло неистребимое крестьянское нутро, наверное, вспомнился родительский дом, родная деревня и такая же, пахнувшая теплым, сытным запахом, черно-белая корова Чернушка в хорошо, до последней щепочки, знакомом сарае…

Кто-то подошел сзади, я обернулась: то была старшая сестра Вера Алексеевна и с нею Ипполитов, раненный в голову, как он сам выражался, крайне удачно для него и вконец плохо для немцев.

Он был веселый, любил петь и сочинять различные стихи, потом перекладывал их на музыку, которую тоже сам сочинял. По его словам, он мастерски играл на всех музыкальных инструментах, от гитары до тромбона.

Ипполитов уже поправлялся, его, как и Егора, должны были днями выписать обратно в часть.

— Что я слышал, — начал Ипполитов почти напевно. — У нас появилась носительница молока, самого ценного продукта вселенной?

Он подошел к Зорьке, легонько потрепал ее за ухо:

— Симпатичная животина…

Строгое лицо Веры Алексеевны осветила нещедрая улыбка.

— Уже к вечеру раненые у нас по стакану молока получат…

— Давай, — сказал Егор и подмигнул Ипполитову: — Придумай запевку про корову.