Столь же мало в совести той колеблющейся неуверенности сознания, которое то полагает так называемую чистую моральность вне себя в некоторую иную священную сущность, а себя само считает не-священным, то снова моральную чистоту полагает в себя, а связь чувственного с моральным – в иную сущность.

Она отрекается от всех этих установок и перестановок морального мировоззрения, так как она отрекается от сознания, которое постигает долг и действительность противоречивыми. Согласно этому сознанию, я поступаю морально тогда, когда я сознаю, что я выполняю только чистый долг, а не что-либо иное, т. е. на деле, когда я не совершаю поступка. Но когда я действительно совершаю поступок, я сознаю некоторое «иное», некоторую действительность, которая имеется налицо, и некоторую действительность, которую я хочу создать, у меня есть определенная цель, и я выполняю определенный долг; в этом заключается нечто иное, нежели чистый долг, который единственно следовало иметь в виду. – Совесть, напротив, есть сознание того, что если моральное сознание объявляет чистый долг сущностью своих поступков, то эта чистая цель есть подтасовка сути дела; ибо в том-то и состоит сама суть дела, что чистый долг заключается в пустой абстракции чистого мышления и свою реальность и содержание он имеет только в определенной действительности, – действительности, которая есть действительность самого сознания, и сознания – не как некоей мысленной вещи, а как чего-то единичного. Совесть для себя самой имеет свою истину в непосредственной достоверности себя самой. Эта непосредственная конкретная достоверность себя самой есть сущность; если эту достоверность рассматривать со стороны противоположности сознания, то собственная непосредственная единичность есть содержание морального действования; и его форма есть именно «эта» самость как чистое движение, а именно как знание или собственное убеждение.