Впечатление от начинающегося наводнения было столь сильно, что оно дало толчок поэту к осуществлению задуманной им поэмы о петербургском наводнении 7 ноября 1824 года. Продолжая свое путешествие, Пушкин писал жене в сентябре 1833 года: «Уехал писать, так пиши же… поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит – я и в коляске сочиняю».

При первой вести о наводнении 7 ноября 1824 г. он писал брату из Михайловского: «Что это у вас? Потоп! Ничто проклятому Петербургу». Четвертого декабря, упорно называя наводнение библейским термином «потоп», он вновь пишет брату и сестре: «Этот потоп с ума мне нейдет»[301]. Пушкин удовлетворен тем, что в Петербурге объявлен траур. «Закрытие феатра и запрещение балов – мера благоразумная. Благопристойность того требовала. Конечно, народ не участвует в увеселениях высшего класса, но во время общественного бедствия не должно дразнить его обидной роскошью. Лавочники, видя освещение бельэтажа, могли бы разбить зеркальные окна…» Далее поэт просит выделить какую-нибудь сумму из его гонорара за «Евгения Онегина» для помощи «несчастным». «Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного».

Итак, наводнение 1824 года и впечатление от Невы в час отъезда из Петербурга в 1833 году дали материал поэту для его будущей поэмы «Медный Всадник». Чтение Пушкиным «Дзядов» Мицкевича подкрепило желание написать поэму о Петербурге, в которой был бы дан апофеоз этого города. В основу поэмы Пушкин, как уже было здесь отмечено, положил мысль о «победе человеческой воли над супротивлением стихий». Свою поэму Пушкин назвал «Петербургской повестью». Обитатель Коломны, мелкий чиновник из обедневшего дворянского рода, потерпел крах в своей личной жизни, крах, который он осознал как результат создания «града Петра» на болоте. Белинский превосходно определил основную идею «Медного Всадника».

«При взгляде на великана, гордо и неколебимо возносящегося среди всеобщей гибели и разрушения и как бы символически осуществляющего собою несокрушимость его творения, мы хотя и не без содрогания сердца, но сознаемся, что этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства»[302].

Наводнение дано в трех моментах.

и далее:

Далее дан город во власти затопившей его реки.

Торжество стихийных сил длилось недолго.

…Утра луч

Из-за усталых, бледных туч

Блеснул над тихою столицей…

Медный Всадник торжествует. «И нам чудится, что среди хаоса и тьмы этого разрушения, из его медных уст исходит творящее «да будет»[303]. Центральный образ поэмы – Петр здесь в поэме не «самовластный помещик», а носитель творящих, разумных сил. Во вступлении он показан вызывающим к бытию новый град своей «волей роковой».