«На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом» («Гетика»).

Так воинственный гуннский царь, даже попав в окружение, тревожил своих победителей. «Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими» («Гетика»).

Но и в таком отчаянном положении «Бич Божий» не утратил самообладания. Аттила «соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал (живым – В.А.) во власть врагов» (Иордан).

Тогдашние седла, обозначавшиеся позднелатинским словом «бастум» (буквально: «лыко»), делались зачастую из лыка (луба) или дерева либо с использованием этих материалов. Иных горючих материалов внутри гуннского лагеря не имелось. Хотя в 1793 г. примерно в центре лагеря случайно было найдено большое углубление около 4 м в диаметре. А в нем – остатки брошенных туда воинами Аттилы, кроме седел, еще и других горючих материалов, чтобы разжечь погребальный костер, на который «Бич Божий» намеревался взойти в самом худшем для себя и гуннов случае:

«Во время этой задержки с осадой везеготы стали искать короля (царя – В.А.), сыновья – отца, дивясь его отсутствию, как раз когда наступил успех. Весьма долго длились поиски; нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного с песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам, потому что, хотя это и была смерть, но смерть – сам гунн тому свидетель – славная. Даже вражеское высокомерие, казалось, склонится, когда проносили тело великого короля (царя – В.А.) со всеми знаками величия. Отдав должное Теодориду, готы, гремя оружием, передают [наследнику] королевскую (царскую – В.А.) власть, и храбрейший Торисмуд, как подобало сыну, провожает в похоронном шествии славные останки дорогого отца» («Гетика»).