– А кому не понравятся те цветки, она ужалит! – воинственно воскликнул Цика, проникнувшись вдруг нежданной симпатией к крапиве и её белёсому цвету.

Мария Константиновна дождалась, пока Цика убежит немного вперёд, и сказала таинственным голосом:

– А знаете ли вы, Ксения Михайловна, что Глеб Матвеев хочет идти с армией Колчака? Выбрал, так сказать, белую сторону?

Я не могла поверить услышанному. Представила маленького Глеба в плохой, латаной одежонке: как учили с ним таблицу деления и французские предлоги… Но почему же Костя мне о том не сказал?

Мария Константиновна пожала плечами. Мы дошли до косогора и норовили пройти вниз, спустившись к берегу пруда, как вдруг нас остановили солдаты.

– Здесь прохода больше нету, – сказал самый старший, усатый. – Вертайте назад, барыньки.

Цика спросил «дяденьку солдата»: почему нельзя ходить по косогору, как делали раньше? Но усатый мальчику не ответил, а сам словно бы с какой-то досадой обернулся на бледно-розовый особняк, стоявший поодаль и обнесённый высоким, явно что недавно сделанным забором.

На обратной дороге видели сваленное дерево, которое хозяева ещё не успели пустить на дрова. Я долго не могла от него отойти, так что Мария Константиновна начала терять терпение. Но я просто оторвать взгляда не могла от обрубленных ветвей этого несчастного дерева – точнее, от следов, что от них остались. Свежие ещё как бы кровоточили, а старые, которые дерево утратило прежде, совсем заросли и выглядели как зеркала или картины, которые поставили лицом к стене.

Монохром

Монохром

Екатеринбург, март 2000 г.

Старый дневник Ксаны

Сильнее всего во Франции я скучала по Андрюше, маме, русскому языку – и Ксеничкиным дневникам. Не перечитывала их с самого детства, и так вдруг мне захотелось снова коснуться этих ветхих тетрадей! Точно так хочется дотронуться до замшелого ствола какого-нибудь дерева (он зелёный, как бильярдное сукно, а на ощупь – шелковистый). Или до щеки человека, которого любишь, но он об этом ещё не знает…

Романтическое у меня сегодня настроение, как видите, и этому есть причина, но обо всём по порядку. Живу я, разумеется, дома у мамы, хотя это довольно странно после стольких лет самостоятельной жизни в Париже. Очень непривычно, например, что она готовит мне завтрак и гладит всю одежду, включая носки и джинсы! Я раньше спорила, что не надо тратить на эту ерунду время и силы, а теперь, после Димкиной смерти, молчу: если ей так хочется, пусть делает.

Мама больше месяца принимала таблетки, которые ей прописали в клинике неврозов. От них маме вначале стало намного хуже, она по-прежнему не могла спать, а потом всё стало исправляться: она даже заговорила о том, что поедет в свой Медный сад, как потеплеет. Но только я обрадовалась – ну надо же, как продвинулась медицина! – как вдруг однажды утром мама взяла и выбросила все оставшиеся таблетки в мусорное ведро вместе с рецептом, изорванным в мелкие клочки.