Кружевная зима в Лозанне.

Два детских тела в одном гробу.

Суходольное лето Полтавы.

Служба в православной церкви Ловича – у прихожанок платочки вроспуск.

Шестая столбовая книга.

Перевёрнутая люлька Маши.

Профессор в красивом пальто с сиреневой подкладкой едет из Кисловодска и телеграммой требует встретить его на вокзале.

Закрытые глаза больного Миши.

Яблоневые лепестки во дворе свердловского дома – как разорванные клочки любовных писем.

Юлино фото с курорта – она вся в белом, как невеста.

Последнее письмо Андрея с фронта.

Роза, цветущая на обочине не к месту и не ко времени: здесь её никто не увидит, не восхитится, но и не сорвёт.

Человеку, пустившемуся в поиски прошлого спустя многие годы, когда всё кругом застроено новыми зданиями, когда съезжает нумерация домов, переписывается история, когда вырублены деревья и умерли близкие, не стоит рассчитывать на многое. Остаются имена, еле заметный подъём улицы или привычка солнца всходить именно в этом конце квартала. И страх, что ты не дошёл совсем немного до своей цели, потому что нужный дом находился вон там, в глубине… И что потерянная тетрадь дневников так и останется лежать в чужом письменном столе, между выцветшим гарантийным талоном на давно сломанный магнитофон и рецептом на забытое лекарство.

Что ж, я благодарна и за малое.

Анна опаздывала… И мне вдруг пришло в голову, что я могу уйти из кафе прямо сейчас, с сумкой, оставив все свои записи и Ксеничкины дневники при себе! Так страшно отдавать кому-то другому этот мир. Всю мою жизнь я отказывалась от того, что желала, не смея назвать его своим: от счастья быть свободной, от любимой работы. Я не искала по-настоящему мужчину, которого могла бы полюбить. Так ни разу и не высунула нос из тени! А вот теперь сделаю.

Сама напишу эту книгу!

Я расплатилась, оделась, я уже почти что ушла из кафе, когда меня легонько тронули за плечо.

– Мне так совестно, простите за опоздание! Тут с парковкой совсем беда, ездила кругами минут двацать!

Анна выглядела искренне расстроенной, а ещё она была совсем не похожа на Ксению Михайловну Лёвшину… И долматовского в ней ничего не было – шатенка, тёмные глаза, чуть ниже меня ростом. Наверное, пошла в другую родню.

– Закажем ещё кофе, ладно? – Анна решила, что моя попытка сбежать из кафе с воинственным лицом – это реакция на её опоздание, и теперь старалась загладить свою вину.