Прошедший Гражданскую войну Владислав Глинка тоже считал именно Дворцовый мост основной целью обстрелов в этом районе: «все показания И. А. Орбели на Нюрнбергском процессе – сплошной вымысел. Немецкие артиллеристы никогда прицельно не били по зданиям Эрмитажа из дальнобойных пушек, стрелявших из Красного Села и обстреливавших любой район по выбору, а их летчики не старались специально разбомбить или зажечь Эрмитаж с воздуха». Глинка не любил Орбели и видел в этом «лжесвидетельстве» человеческую слабость: «как было упустить официальному мастеру картинного гнева академику И. А. Орбели единственный в жизни случай порисоваться перед всем миром седой бородой патриарха и сверкающими кровавым гневом глазами?». Одним свидетелям казалось, что то, что выпало на долю музея и города, ни в какой гиперболизации ужасов не нуждается, для других же в тот момент любые обвинения нацизма представлялись явным преуменьшением. Очень жесткую позицию занял Доброклонский. Рассказывают, что он написал записку с отказом выступать со свидетельством на Нюрнбергском процессе, в результате чего в Германию и поехал проживший в блокадном Ленинграде куда меньше Орбели. Скорее всего, для профессионального юриста Доброклонского участие в процессе, где главным обвинителем был Вышинский, было этически невозможно.

Вопрос о планах врага уничтожить Эрмитаж чрезвычайно важен с исторической точки зрения. Однако к героической мифологии Эрмитажа он ничего не добавляет. То, что музей был сохранен, что практически ничего из вещей не потерял, что из всех сил старался спасти людей, что не запятнал себя привилегиями для начальства, что открылся через три с половиной месяца после окончания войны, да еще и не выставкой подарков Сталину, а в том числе тихим, но от того не менее сенсационным показом запретных французов-модернистов из постоянной экспозиции (быстро, правда, прикрытом), что после войны старался пригреть вышедших из лагерей – всего этого у музея не отнять. И Орбели, и Доброклонский, и Левинсон-Лессинг, и десятки выживших, и десятки умерших сотрудников – все они равная часть этой истории. Они выиграли свою войну. И спасли свое главное сокровище – музей.

31 января 2019

Черно-белая тишина

Выставка «Блокадная графика Соломона Юдовина», ГРМ

Список художников, работавших в блокадном Ленинграде, не так уж мал. Чаще всего это рисунки или гравюры, иногда переведенные в масло после войны, но есть и акварель, и живопись. Тут есть знаменитые листы (прежде всего эрмитажного художника Александра Никольского), ставшие во время Нюрнбергского процесса свидетелями обвинения. Тут и пропагандистские боевые листки. Тут пейзажи бывших «круговцев» – Русакова, Гринберга, Пакулина. Верейский рисовал и рисовал город из окна своей квартиры на Петроградской. Официознейший Александр Пахомов одной рукой выдавал героическое и жизнеутверждающее, а другой маниакально зарисовывал раздувшиеся, оскалившиеся, скрючившиеся трупы в морге одной из городских больниц. Ироничная насмешница, ученица Филонова, Татьяна Глебова пишет обитателей блокадных квартир, из которых главным, конечно, является печка-буржуйка, вокруг которой только и может кружиться жизнь. В последние годы в этот список попали и макабрические рисунки 8-летней Вали Тонск, и красоты мертвого города 18-летней Елены Марттила.