«На следующий день пехота вместе с супругой Велисария догнала нас и мы вместе отправились к Карфагену; мы подошли к нему поздно вечером и остановились на ночлег, хотя никто не мешал нам сразу же войти в город. Карфагеняне открыли ворота, повсюду зажгли светильники, и всю ночь город был ярко освещен, оставшиеся же в нем вандалы укрылись в храмах (интересно, арианских или православных? — В. А.), моля о помиловании (не правда ли — очень похоже на описание вступления вандалов в Рим в 455 г., только роли переменились? — В. А.). Но Велисарий не позволил никому входить в город, опасаясь, с одной стороны, как бы враги не устроили нам засаду, с другой стороны, как бы солдатам под покровом ночи не представилась возможность безнаказанно предаться грабежу. В тот же день наши корабли при поднявшемся восточном ветре достигли мыса (Кап Бон — В. А.), и карфагеняне, как только их заметили, сняли железные цепи с залива, который они называют Мандракием, предоставив флоту возможность войти в гавань»

Обо всем этом можно было бы снять художественный фильм под названием «Карфаген — открытый город». Ни тебе уличных боев, ни тебе городских партизан. Видимо, города-миллионеры, даже в античную эпоху, имели свою собственную, специфическую мораль (заключающуюся, по сути, в отсутствии морали). Да и почему в Карфагене все должно было быть иначе, чем в имперской столице Константинополе, где император годом ранее гневно обзывал, устами своего глашатая, на ипподроме, «манихеями», «самарянами» и «иудеями» — армян, сирийцев, греков, составлявших, как-никак, значительную часть населения Второго Рима (хотя его другая часть ничем не уступала первой по части инкриминируемых ей василевсом слабостей и прегрешений)? В Карфагене Гелимер, незадолго перед высадкой «ромейского» десанта в Африке, бросил в темницу восточных купцов, заподозренных в работе на Константинополь (негоцианты и до, и после отвоевания Африки «ромеями» использовались в качестве шпионов, в этом не было ничего необычного — достаточно вспомнить «случайную» встречу Прокопия со своим крайне удачно, в нужное время и в нужном месте, появившимся «земляком» на Сицилии). Гелимер обещал казнить схваченных восточных коммерсантов как раз в тот сентябрьский день, в который пал в бою его любимый брат Аммата. Так победа Велизария спасла жизнь арестованным купцам. Примечательно, что вандальский тюремщик воспринял изменение ситуации с юмором. Поскольку вандал уже знал, что «власть переменилась», узники же, естественно, не знали, он поинтересовался у томившихся в ожидании скорой казни толстосумов, что они дали бы ему за свое спасение от гибели. Они обещали дать стражу все, что угодно. Но он ограничился тем, что взял с них обещание помочь ему хорошо устроиться при новой, «римской», власти. После чего открыл ставни камеры со стороны моря, показал купцам входящий в гавань Карфагена флот «ромеев» и покинул тюрьму вместе с освобожденными им негоциантами.