Примирение 7 июля и последовавшая за ним клятва не успокоили, как мы видим, ничьих подозрений. Люди всё еще помышляли о том, как бы предохранить себя от дворцовых козней, а мысль о низложении короля или принуждении его к отречению от престола являлась умам как единственно возможное средство против всех зол, угрожавших Франции. Верньо лишь указал на эту мысль; другие же, в особенности депутат Торне, хотели, чтобы на предположение, высказанное Верньо, смотрели как на положительное. Петиции со всех концов Франции в том же смысле поддерживали силой общественного мнения этот отчаянный план депутатов-патриотов.

Город Марсель уже прислал угрожающую петицию, прочитанную в собрании 19 июня и приведенную выше. Как только отечество было объявлено в опасности, пришло еще несколько других. В одной предлагалось предать суду Лафайета, уничтожить вето на некоторые случаи, сократить содержание короля, восстановить Петиона и Манюэля в их муниципальных должностях. В другой требовалась, кроме безусловного уничтожения вето, еще и гласность заседаний советов. Но Марсель, подавший первый пример таких смелых действий, скоро довел их до последней крайности: горожане сочинили адрес, которым приглашали собрание отнять корону у царствующей ветви Бурбонов и учредить избирательную монархию, без вето, то есть настоящую исполнительную власть, как в республиках. Глубокое изумление, вызванное этим чтением, было почти тотчас прервано рукоплесканиями трибун и предложением одного из членов напечатать петицию. Однако она была отослана Комиссии двенадцати для применения к ней закона, объявляющего бесчестным всякий проект об изменении конституции.

Ужас царствовал при дворе, а также в патриотической партии, которую смелые петиции далеко не успокаивали. Король думал, что ненависть направлена против него лично; он воображал, что 20 июня состоялось неудавшееся покушение на его жизнь, а это, несомненно, было заблуждением, так как не могло быть ничего легче исполнения такого преступления, если бы его задумали. Опасаясь отравы, Людовик и его семья ели у одной из доверенных статс-дам королевы, где им подавались не те кушанья, которые в тот день готовились на королевской кухне. Перед Днем Федерации королева поднесла мужу панцирь, сшитый из сложенных в несколько раз материй и могущий выдержать удар кинжалом. Но, по мере того как шло время, смелость народа возрастала, а покушения всё не было, король начал лучше понимать, какого свойства опасность ему угрожала; он уже догадывался, что не кинжала, а юридического приговора ему следует опасаться, и участь Карла I неотступно преследовала его больное воображение.