Генералы Штенгель, Бернонвиль и Валенс, со своей стороны, действовали недостаточно согласованно и преследовали пруссаков вяло. Валенс, подчиненный собственно Келлерману, вдруг получил приказ присоединиться к своему начальнику в Шалоне, чтобы вместе отправиться в Мец. Надо признать, комбинация эта была довольно странной, так как Келлерман углублялся в страну, чтобы потом опять направиться к лотарингской границе. Естественнее было бы избрать путь на Витри или Клермон, и тогда это движение совпало бы с погоней за пруссаками, согласно распоряжениям Дюмурье. Едва последний узнал о приказе, отданном Валенсу, он велел ему продолжать начатое на том основании, что, пока Северная и Центральная армии остаются вместе, высшее начальство принадлежит одному ему, Дюмурье. Он имел по этому поводу весьма оживленное объяснение с Келлерманом, который отменил свое первое решение и согласился отправиться на Сент-Мену и Клермон. А погоня все-таки велась весьма вяло. Один Дильон занялся ею с горячим усердием и едва не дал себя побить, слишком опрометчиво бросившись за неприятелем.

Несогласие между главнокомандующими и их разобщенность, когда миновала опасность, были единственной причиной, по которой отступление досталось пруссакам так дешево. Много было толков о том, будто отступление это было куплено и заплачено было за него продуктом большой кражи, о которой мы будем говорить дальше; будто это было делом, условленным с Дюмурье; будто о том же, наконец, ходатайствовал Людовик XVI из своей темницы. Как мы показали выше, это отступление вполне удовлетворительно объясняется естественными причинами; но есть еще множество доводов, доказывающих нелепость этих предположений. Так, например, неправдоподобно, чтобы государь, недостатки которого уж никак не заключались в низкой алчности, пошел на подкуп; неясно, почему бы, если существовал договор, Дюмурье не оправдать себя и свои действия признанием такового договора, нисколько для него не постыдного; наконец, Клери, камердинер короля, утверждает, что ничего подобного мнимому письму, написанному будто бы Людовиком XVI Фридриху-Вильгельму и препровожденному к нему через посредство Манюэля, не было. Всё это одна ложь, и отступление союзников было просто естественным последствием войны.

Дюмурье, при всех сделанных им ошибках, при всей рассеянности его в Гранд-Пре, при всем нерадении его в момент отступления, всё же был спасителем Франции и Революции, вероятно, продвинувшей, Европу на несколько столетий. Приняв армию распущенную, недоверчивую, раздраженную, он сумел возвратить ей доверие и согласие, водворил на всей границе единство и энергию, ни разу не отчаялся среди самых бедственных обстоятельств, после потери проходов подал пример неслыханного хладнокровия и упорствовал в своей первоначальной мысли – промедлить, несмотря на опасность, вопреки желаниям своей армии и правительства, – с такой стойкостью, которая вполне доказывает силу его ума и характера. Никто, как он, не спас отечество от иноземцев и контрреволюции и не подал великий пример человека, спасающего своих сограждан против собственной их воли. Завоевание, как бы ни было оно обширно, никогда не представит такой нравственной красоты.