Тотчас после этой экзекуции убийцы бросились к городским тюрьмам и повторили подвиги первых чисел сентября, применяя те же средства и пародируя, как и там, судебные формы. Это последнее событие, случившееся спустя пять дней после первого, утвердило окончательный и всеобщий террор. Наблюдательный комитет не унимался: опорожнив тюрьмы казнями, он снова наполнял их арестантами. Приказов об арестах было так много, что министр внутренних дел Ролан, обличая перед собранием эти новые акты произвола, положил на стол от пяти до шести сотен таких приказов, подписанных иные одним лицом, иные двумя, по большей части вовсе немотивированных или основанных на простом подозрении в недостатке патриотизма.

Коммуна, пользуясь своим могуществом в Париже, в то же время рассылала комиссаров в департаменты с поручением оправдывать свои действия, советовать следовать ее примеру, рекомендовать избирателям угодных ей депутатов, поносить тех, кто перечил ей в Законодательном собрании. Кроме того, она добывала громадные деньги, захватывая суммы, найденные у личного казначея короля Сетёя, церковное серебро и дорогую домашнюю утварь эмигрантов, наконец, вытребовав у казначейства значительные суммы под предлогом содержания касс вспомоществования и окончания лагерных работ. Все вещи, принадлежавшие несчастным погибшим в парижских тюрьмах и в Версале, были секвестрованы и сданы в обширные залы наблюдательного комитета. Коммуна ни за что не соглашалась представить ни самих вещей, ни оценки их, и даже не дала об этом ответа ни министру внутренних дел, ни директории департамента, превращенной, как известно, в простую комиссию сбора податей. Мало того, коммуна начала распродавать собственной властью мебель и убранство больших особняков, опечатанных с самого отъезда владельцев. Тщетно высшая администрация запрещала ей так поступать: все подчиненные, на которых возлагалось исполнение данных приказаний, или сами были преданы коммуне, или не имели сил действовать – и приказания оставались неисполненными.

Национальная гвардия, заново сформированная под названием вооруженных секций из людей самого разного рода, находилась в полнейшем расстройстве. Она или потворствовала беззакониям, или – из нерадения – не мешала им. Некоторые посты были покинуты вследствие того, что люди, занимавшие их, не будучи сменены даже по истечении сорока восьми часов, уходили измученные и рассерженные. Все мирные граждане ушли из гвардии, еще недавно столь организованной, столь полезной, а Сантерр, ее начальник, был слишком слаб и недостаточно умен, чтобы вновь организовать ее.