Якобинцы с горечью признавали, что общественное мнение развращается, уговаривали друг друга быть твердыми, действовать согласованно и, не теряя времени, писать в провинции, чтобы просветить заблудших братьев. Они обвиняли изменника Ролана в перехватывании писем и замене их лицемерными писаниями, развращавшими умы. Они предлагали устроить добровольное пожертвование с целью распространять полезные статьи, в особенности превосходные речи Робеспьера, и приискивали средства доставлять их вопреки Ролану, который, по их словам, нарушал свободу почт. В одном, однако, якобинцы соглашались: в том, что Марат скомпрометирован непомерной свирепостью своих статей, и общество обязано разъяснить Франции, какое различие оно делает между Маратом и мудрым, добродетельным Робеспьером, который, никогда не выходя из должных пределов, хотел без слабости, но и без преувеличения, лишь того, что было справедливо и возможно. Спор завязался между этими двумя людьми. Марата признавали за несомненно сильного и смелого человека, но слишком пылкого. Он был полезен делу народа, говорили якобинцы, но не умел остановиться. Приверженцы Марата отвечали, что он не требовал исполнять всё, что он говорит, и чувствовал лучше кого бы то ни было, на чем следует остановиться. В доказательство они приводили разные его изречения, например: «Одного Марата довольно в Республике», «Я требую больше, чтобы добиться хоть немногого», «Рука моя отсохла бы, если б я ожидал, что народ буквально исполнит все мои советы», «Я запрашиваю у народа, потому что знаю, что он со мной торгуется». Трибуны рукоплесканиями поддержали оправдание Марата. Несмотря на это, якобинцы решили сочинить адрес, в котором, описывая характеры Марата и Робеспьера, хотели показать, какое различие делают между мудростью одного и неистовством другого.

После этой меры предложили еще несколько, в особенности было решено неустанно требовать отправления федератов на границы. Как только пошли слухи, что армия Дюмурье слабеет в результате дезертирства, якобинцы закричали, что ему необходимо подкрепление. Марат писал, что добровольцы, ушедшие из Парижа первыми, удерживаются уже больше года и пора заменить их свежими. Получили известия о том, что Кюстин вынужден оставить Франкфурт, а Бернонвилю не удалось нападение на Трирское курфюршество, и якобинцы стали уверять, что если бы у этих двух генералов были федераты, без пользы наполнявшие столицу, то они не понесли бы этого урона.

Известия о тщетной попытке Бернонвиля и неудачах Кюстина сильно взволновали общественное мнение. Эти неприятности легко было предвидеть, потому что Бернонвиль, совершая нападение в ненастное время года, без достаточных средств и на неприступные позиции, не мог достичь успеха, а Кюстин, упрямившийся и не отступавший на Рейн, чтобы не признаваться в своей опрометчивости, неминуемо должен был отступить к Майнцу. Общественные беды всегда подают партиям повод к упрекам. Якобинцы, не любившие генералов, подозреваемых в аристократизме, начали выступать против них и обвинять в том, будто они жирондисты и фельяны. Марат не преминул снова восстать против страсти к завоеваниям, которую всегда порицал, потому что это только замаскированное честолюбие генералов, стремящихся к опасной власти. Робеспьер, направляя этот упрек согласно внушениям своей ненависти, утверждал, что не генералов следует обвинять, а гнусную партию, властвовавшую над собранием, и саму исполнительную власть. Вероломный Ролан, интриган Бриссо, злодеи Луве, Гюаде, Верньо были, по его словам, виновниками всех бедствий Франции. Он просил у судьбы отличия быть первому убитым ими, но прежде хотел иметь удовольствие донести на них. Дюмурье и Кюстин, присовокуплял Марат, знали их и были слишком осторожны, чтобы стать наряду с ними, но все их боялись, потому что они располагали золотом, местами и всеми средствами Республики. Их намерением было поработить Францию, и для этой цели они вязали руки всем истинным патриотам, мешали развитию их энергии и таким способом подвергали Францию риску быть побежденной врагами. Главным их намерением было уничтожить общество якобинцев и всякого, кто имел бы мужество сопротивляться им. «Что касается меня, – восклицал Робеспьер, – я желаю одного – чтобы меня убил Ролан!» Эта яростная ненависть сообщалась всему собранию и волновала его, как бурное море. Ожидался бой насмерть, заранее отвергалась всякая мысль о примирении, и так как речь заходила о новом проекте соглашения, то было решено навсегда отказаться от Ламуретовских поцелуев[61].