Но Конвент не захотел устанавливать металлические деньги мерилом всех ценностей, во-первых, по старой злобе против металлов, а затем потому, что Англия, имея много золота и серебра, могла будто бы по своей воле менять их цену и таким образом диктовать курс ассигнаций. Эти соображения были весьма ничтожны, однако побудили Конвент отвергнуть металл как мерило. Тогда Жанбон Сент-Андре предложил принять в таком качестве зерно, представляющее у всех народов главнейшую ценность. Но против этого выдвинули возражение. Бедствия войны и убытки, понесенные земледелием, значительно повысили цену хлеба в сравнении с ценами всех прочих продуктов и товаров, и он теперь стоил вчетверо дороже. По настоящему курсу ассигнаций ему следовало бы стоить только в десять раз больше, нежели в 1790 году, то есть 100 франков за квинтал, а он стоил 400 франков. Человеку, долг которого равнялся тысяче франков в 1790 году, теперь пришлось бы заплатить по денежному курсу 10 тысяч ассигнациями, а по курсу хлеба – 40 тысяч.

Депутат Рафран предложил с 30-го числа текущего месяца поднимать стоимость ассигнаций на один процент каждый день. Все немедленно восстали против этого предложения, говоря, что это банкротство, точно не было банкротством свести ассигнации на курс звонкой монеты или хлеба, то есть разом подвергнуть их потере 90 %! Бурдон, постоянно толковавший о финансах, но ничего в них не смысливший, предложил и провел декрет, запрещающий слушать какие-либо предложения, склоняющиеся к банкротству.

Однако время шло, и неприятности множились с каждым днем. Повсеместно вспыхивали беспорядки из-за недостатка в хлебе и топливе; в Пале-Рояле можно было увидеть хлеб, выставленный на продажу по 22 франка за фунт. Перевозчики на Сене требовали 40 тысяч франков за услугу, за которую прежде получали 100 франков. Отчаяние и апатия овладели людьми.

В этом жестоком затруднении Бурдон, депутат Уазы, весьма невежественный финансист, набрел, разумеется случайно, на единственно годное средство. Понизить ассигнации по курсу было трудно. Поднять их посредством изъятия части их из оборота было не менее трудно. Однако имелось средство продать их: надо было сделать их доступными покупателям, требуя от последних лишь такую цену, какую можно было дать при настоящем положении вещей. В настоящее время имущества продавались с аукциона: предложения соразмерялись с падением бумажных денег и платить ассигнациями приходилось в пять-шесть раз больше, чем в 1790 году. В Америке, на обширных материках, земли стоили немного, потому что масса их много превосходила массу движимых капиталов. То же самое происходило во Франции в 1795 году. Следовательно, нужно было придерживаться не фиктивной ценности 1790 года, а той, которую можно было выручить в 1795 году, потому что каждая вещь в действительности стоит только то, что может быть за нее уплачено.