Однако это не просто размышления о смертности, это — непосредственный опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую картину своей агонии...
Рукою Донна, когда он писал "Обращения...", в прямом смысле водила лихорадка. "Плотность", сложность текста объясняется той необычайной обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые порой присущи болезни. Раскачивающийся, подобный прибою ритм этой прозы, переходы от отчаянья к надежде и обратно напоминают о море, штурмующем твердыню берега. Возможно, когда Донн писал свой текст, ему вспоминалось: "Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада"[1].
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него на столе. (Интересно, что сказали бы про такие темпы публикации современные издатели, для которых даже при компьютерном наборе месяц — срок непомерно сжатый? А ведь титульный лист книг XVII в. гравировался вручную...)
"Обращения..." состоят из 23 разделов, соответствующих определенной стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: "Медитацию", "Увещевание" и "Молитву". Разделам предпосланы латинские стихотворные эпиграфы: если прочесть их "сплошняком", они образуют аллегорическую поэму из 22 строк (и 359 слогов), написанную не всегда ровным гекзаметром. Век Донна был особо внимателен к символическому значению чисел, и структура, использованная автором в "Обращениях...", отнюдь не случайна. 22 -число строк поэмы, предпосланной основному тексту — несло в себе богатый спектр нумерологических ассоциаций: так, современник Донна Стивен Батмен писал о двадцатирице, к которой прибавили двойку:
"Бог совершил 22 работы за 6 дней творения... И 22 поколения разделяют Адама и Иакова, от семени же последнего берет начало весь народ Израиля. Точно так же Ветхий Завет насчитывает в своем составе 22 книги, и 22 буквы образуют тот алфавит, которым записан был Закон, данный нам Богом..."[2]
359 слогов поэмы, очевидно, в сознании читателя должны были ассоциироваться с незавершенной окружностью, насчитывающей 360 градусов — напомним, что круг мыслился совершеннейшей из фигур и был одним из символов Божественности[3].
Деление основного текста на 23 триады соотносилось с "числом Справедливости и Правосудия". Эта нумерологическая символика, по всей видимости, восходит к числу судей, заседавших в Израиле в суде, разбиравшем уголовные дела — так называемом Малом Синедрионе. (Исторически такая структура была связана с тем, что часть судей должна была выступать защитниками, часть — обвинителями, при этом обе стороны должны были насчитывать, согласно законам Торы, не менее 10 человек (так называемый миньян), однако приговор "виновен" мог быть вынесен только с перевесом в два голоса; таким образом, получалась последовательность: 10 + 12 + 1, так как еще один голос был необходим, чтобы общее количество судей оказывалось нечетным. Характерно, что и сегодня Большое Жюри присяжных в американском суде насчитывает 23 человека.) Вопрос о том, насколько истоки этой символики осознавались Донном, неоднозначен. Заметим, однако, что само движение протестантизма зародилось как критика католической церкви с позиций не только Нового, но и Ветхого Заветов, — и к ветхозаветным текстам протестанты были намного внимательнее католиков. Не случайно в "Обращениях...", комментируя некоторые ветхозаветные пассажи, Донн ссылается даже на грамматики иврита (см. "Увещевание VII"). С другой стороны, сам нумерологический символизм числа "двадцать три" был широко известен и внутри католической традиции. Укажем на пассаж из сочинения итальянца Пьетро Бонго "О мистических числах":