Подобная несоразмерность видна и в том, что ты приводишь в следующей главе. Как сочетается то, что свободная воля что-то делает, с тем, что самое главное во всем приписывается благодати? Так как я пространно объясняю это в конце рассуждения, то какая нужда терять здесь попусту слова?! Не должно приписывать [этого] благодати, так как все, что может сделать человек своими природными силами, незаслуженный дар Божий. И здесь нет надобности в выдумке диалектиков об абсолютном хотении человеческой воли без какого бы то ни было отношения к добру или к злу, которую ты здесь осуждаешь, но одобрил бы, если бы это говорило за тебя. Какая нелепость, когда кто-то научения ради полагает абсолютным то, что на деле не является абсолютным! А каким образом философы рассуждают о первоматерии, о чистых элементах, а математики о формах, отвлеченных от материи? Если кто-то приписывает нашей воле чистое хотение и рассматривает объект вне его отношения к добру или злу, а только в отношении к существованию или же как нечто среднее, даже если и есть такие, которые отрицают, что имеется нечто среднее, — это не так невероятно, как ты хочешь показать. Как тяжела везде твоя болтливость! Я думаю, никакой многоумный Болан[1610] не смог бы вынести твою додонскую медь[1611], потому что ты все говоришь не по делу и нет конца твоему „говорению.

Ты отбросил первое мнение, которое принадлежит Фоме или Августину, в то время как второе ты теперь называешь Августиновым, а оно принадлежит и Карльштадту, который говорит, что человеческое желание в добром деле ничего не совершает, однако признает, что в злом деле оно что-то совершает.

Здесь можно себе представить, сколь хорошо ты разбираешься в деле, сливая даже различия в суждениях. Среди тех, которые я не отвергаю, пелагианское суждение я противопоставляю суждению Августина, как отстоящее от него далее всего, и сравниваю с суждением Скота, как находящимся ближе всего. Перечитай Диатрибу, и ты это поймешь. За суждением Августина я ставлю мнение Карльштадта, которое называю более жестким; сейчас ты, словно опьянев от многословия, приписываешь его Августину. На третьем месте у меня твое суждение и Уиклифа, которое я называю самым жестким и говорю, что больше всего собираюсь бороться с последними двумя, т. е. с мнением Карльштадта и с твоим. Я возвратил тебя на [верный] путь. Теперь остается, чтобы ты нам указал, будто два последних мнения совпадают с первым.

Когда Августин принимает сотворящую благодать, он говорит, что свободная воля совершает что-то по отношению к доброму делу. Карльштадт утверждает, что она ничего не совершает, а только испытывает воздействие.