— Значит, о тогдашних магах, — сказал Роузи. — Вроде Джона Ди, да?

Он удивленно на нее посмотрел.

— Ну, в общем, да, — сказал он. — В том числе и о нем. А откуда вам знакомо это имя?

— Я читала о нем в романе. Вы историк?

— Преподавал историю, — сказал Пирс. Слово «историк» показалось ему слишком громким. — А что это был за роман?

— Исторический, — она рассмеялась, настолько очевидным был ответ. — Естественно. Феллоуза Крафта. Он жил в наших краях и писал книги.

Тень понимания пробежала по лицу Пирса, и он не просто понял, откуда она может знать старика Ди, — здесь было нечто большее. И Роузи вдруг тоже вспомнила, что в последний раз, когда была в библиотеке, мельком видела человека, очень похожего на того, который сейчас стоял перед ней.

— Да-да, это наша местная литературная знаменитость. Его дом и сейчас стоит в Каменебойне.

— Вот это ничего себе, — сказал Пирс.

— Так вы о нем слышали? — спросила Роузи. — Он ведь так и не стал по-настоящему известным писателем.

— По-моему, я прочел едва ли не все его книги. Много лет тому назад.

— Опаньки, — сказала Роузи, внимательно глядя снизу вверх на Пирса и испытывая чувство, похожее на рождение замысла новой картины: множество разных предметов плавятся, перетекают друг в друга, и вдруг становится ясно, что все их можно выразить в единой форме. — А может такое случиться, — спросила она, — что вам вдруг понадобится работа?

В смысле, приработок, и не на полный рабочий день?

— Мне? — спросил Пирс.

— И вы действительно преподавали в колледже? Учили студентов?

Он оттарабанил ей краткий curriculum vitae.

— Послушайте, — сказала она. — Можете подождать здесь минутку — всего одну минуту, и никуда не уходите.

Он дал понять, что спешить ему особо некуда. Он стоял и смотрел, как она, глубоко задумавшись, идет через лужайку; так, совсем ушла в себя, почти остановилась; теперь приняла какое-то решение и быстрым шагом пошла к группе одетых в белое игроков.

Он попробовал несколько раз ударить по мячу, потом облокотился на молоток: оно и без того неплохо, в этом солнечном майском полудне. Те желтые цветы, которые как раз распустились, когда он приехал в Откос, уже сошли; у дорожки стоял точно такой же знакомый куст, но, кроме листьев, на нем ничего не было, — а у корней серовато-желтая посыпка из опавших лепестков. Зато расцвела сирень, белая и пурпурная, и тоже начинала отцветать; а на розах набухли цветочные почки. И все это принадлежало ему, до последней тычинки, весь этот гигантский круговорот жизни, из которого он не выпал в первый раз за долгие годы, в первый раз — с каких, интересно, времен? Со времен ухоженных дорожек и клумб Ноута.